Лауро Мартинес - Лоредана

Всех известных нам подозреваемых схватили и допросили. Еще нескольких пытаются арестовать. Наши солдаты и постовые прочесывают оба города в поисках упомянутого брата Орсо, и мы надеемся схватить его до заката. Мы знаем его занятия и маршруты его ежедневных передвижений. За всеми морскими и сухопутными путями из города тщательно следят.

Господа, давайте продолжим дознание. Секретарь, созовите всех наших внешних советников.

Сейчас я собираюсь записать одну storia, о которой знает вся Венеция, историю двойного убийства. Известно даже, кто его совершил, однако никто не произносит этого вслух, и вы поймете почему. Я не буду приводить имен, но история эта должна быть здесь записана, потому что она спасла меня от многих низких поступков и, возможно, спасла мою жизнь.

Незадолго до того времени, о котором я сейчас рассказывала, может быть за три или четыре года до Марко и капитана, жила-была одна дама, мы, конечно, ее знали, которая пять месяцев, летом и осенью, проводила за городом со своим мужем. Некоторые говорят, что она была бесстыдной блудницей, но другие полагают, что она была слишком несчастна, потому что ее муж любил исключительно куртизанок. Одна такая была у него на содержании, и он очень дорожил ею. Короче говоря, эта дама, его жена, была молода и привлекательна и часто оставалась одна в деревне, я хочу сказать – со своими служанками, в то время как ее господин был в Венеции во Дворце или со своей куртизанкой и их друзьями. В общем, эта дама, никто не знает как, полюбила молодого крестьянина, который работал на мельнице рядом с их виллой. Мне кажется, это была ее дикая прихоть, и вот как все началось: однажды самым дерзким образом она пошла прямо к этому человеку на мельницу, когда он был один, и прямо там добралась до его члена, просто завладела им со всей смелостью. Это то, что все говорят, отец Клеменс, хотя я и не понимаю, откуда они это взяли. Кажется, одна из ее горничных знала начало истории и впоследствии все рассказала. В любом случае молодая дама просто пошла на мельницу и завладела крестьянином, и с того момента все продолжалось, ничто их не останавливало. Что ж, мельник стал ее рабом, ведь она была такой красивой и знатной, и, кроме того, она еще давала ему одежду и деньги, однажды она наградила его такой пригоршней дукатов, что их хватило бы, чтобы покрыть его член, так говорят. Но не думайте, что она была безрассудна, – нет, она прилагала величайшие старания, чтобы остаться незамеченной, потому что боялась своего мужа и боялась лишиться чести и доброго имени. Вам известны все эти вещи. Дама обычно оставляла неподалеку от мельницы одну из своих горничных, чтобы та следила, не приближается ли кто-нибудь.

Но перейдем к делу. Никто не может пролить свет на то, как ее муж прознал обо всем, но он что-то заподозрил, а через некоторое время все сомнения у него отпали, и вот однажды он пригласил сильного улана, саксонского солдата, на виллу, чтобы тот помог ему объезжать лошадей. Это была ловушка. Через два дня они прикинулись, что возвращаются в Венецию, уехали, но через три часа тайно прокрались прямо на мельницу. Они увидели караулившую горничную, но обошли ее, не издав ни единого звука и оставшись незамеченными. Затем эти господа пробрались на мельницу так тихо (они слышали стоны удовольствия), что застали мельника прямо на госпоже. Послушайте, мне жаль ее, и я думаю, что она заслуживает молитв и месс, равно как и мельник, потому что дальше произошел кошмар. У улана было копье, и он так сильно всадил его в спину мельника, что проткнул их обоих, пригвоздив ее к нему. Убил их прямо на месте. Они даже не двинулись. Затем оба, муж и улан, удалились так же тихо, как и пришли, даже горничная их не видела (она и не слышала ничего), где-то вновь сели на своих лошадей и поспешили в Венецию. Не удивляет ли вас то, что никого не арестовали и не наказали за это преступление? Никто как будто не знал, кто его совершил, но, как я уже сказала, вся Венеция знала и знает, и все же ничего не сделали ни с мужем, ни с солдатом, потому что никто, даже ее семья и слуги, не осмелился бы свидетельствовать против него. Все говорили, что мельник-крестьянин и эта дама воистину заслуживали смерти. Я так не думаю, но ее семья, без сомнения, слишком стыдилась, чтобы об этом говорить, и многие из них думали даже, что все было правильно.

Зачем я привожу эту storia здесь, в моей исповеди? Я уже сказала вам, она спасла меня, и вот почему. После распутства на постоялом дворе, да и на следующее утро тоже – вспомните, капитан поспешил в Венецию, – так вот, я осталась, переполненная чувствами, брошенная и оставленная, но возбужденная, почти задыхающаяся и отчаянно желавшая нового зла, хотя я, конечно же, не могла сказать об этом Марко, своему мужу, не так ли? Это откровенная исповедь, обращенная к священнику, и я должна вам признаться, что хотела тайно пойти и найти мужчину, который бы вошел в меня, я думала об этом целыми днями, думала обо всех окрестных крестьянах, словно бы рука похоти подогревала меня изнутри, я думала об их лицах, руках и телах, я почти видела их, и я хотела отдаться мужчине, но как бы я поехала через наши земли в поисках кого-нибудь? Мне недоставало храбрости, на такой поступок решился бы кто угодно, только не я. Вспомните историю, которую я только что рассказала вам, о двух людях, насаженных на одно копье. О Боже! и я бы это сделала, между ног моих свербило, я бы легла в любой канаве, я могла бы быть не с одним, а с тысячей крестьян, не говоря уже о королях и воинах, – вот что сделали со мной Марко и капитан, но я не могла измыслить способ, я была малодушна, и я боялась смерти. Вы видите, как все вышло, это трусость спасла меня, а не голос целомудрия.

Итак, теперь я должна признаться, что начала трогать себя каждый день, я запиралась в спальне и делала это, и это продолжалось не один день, может быть, целую неделю, пока мы не вернулись в Венецию. Я с жадностью трогала себя до тех пор, пока моя грешная часть не раскрывалась так широко и не становилась такой влажной, что я могла почти что просунуть туда руку и умереть; хуже того, в те дни я использовала для этой цели свою лошадь, я ездила верхом каждый день, ездила по всем нашим землям, это помогало, я прижималась своей влажной частью к лошади, я наказывала эту часть кожаным седлом, я наказывала ее повсюду, я хотела наказать ее лошадиной мордой, вот до какого распутства я дошла. Марко так и не узнал, что я делала, никто не узнал. Потом я поборола свою похоть, свой самый темный стыд, и я признаюсь во всех этих преступлениях и раскаиваюсь искренне и жестоко. Я сокрушаюсь. Простите мне, отец Клеменс, я сожалею об этом, это горькое сожаление, это была грязь и низость, и я не имела стыда, я раскаиваюсь, я восстаю против этого гнусного греха, разврата, я отрекаюсь от него, да уйдет он прочь от меня и да будет проклят, простите меня, простите меня, вознесите меня над ним, Господи, прости мне.