Лауро Мартинес - Лоредана

И теперь напишу о последнем грехе, словно внося под звездочкой дополнение в одну из моих приходных книг. Желая казаться религиозной, я ходила в церковь гораздо чаще, чем мне это требовалось, особенно когда я сопровождала Квирину и почти осязала ее благочестие. Тогда мои мысли улетали от молитвы и переносились к поэзии, или к какому-нибудь домашнему делу, или к моим темным временам с Марко. Эти часы в церкви я проводила неправильно, и я раскаиваюсь в их растрате, да простит меня Бог за многие мои ошибки.

Я постоянно упоминаю Квирину. Послушайте, отец Клеменс, общение с ней давалось мне нелегко, ведь она была такой набожной, старшей сестрой, во всем правильной, она уже жила в доме, когда я переехала обратно, и прочее, и прочее. Ей следовало бы стать настоятельницей какого-нибудь закрытого и строгого монастыря, я это точно говорю, но она всегда утверждала, что хочет служить утешением нашему отцу и помогать ему по хозяйству, раз он не женился во второй раз, и будто бы поэтому она осталась дома. Но я думаю, что таким образом она хотела его наказать, это точно, и он примирился с этим, потому что надеялся, что она принесет ему небесное благословение, к тому же она сидела в своей части дома, как позже я в своей, и они встречались только за столом. Когда я вернулась домой после смерти Марко, Квирина пыталась заставить меня слушаться ее, все время креститься и стать такой же набожной, как и она. Для нее мы были двумя женщинами, жившими в этом мире, но ему не принадлежавшими, это были ее слова, и какое-то время я делала вид, что слушаюсь ее, чтобы сохранить мир в доме, но мне было не угнаться за ней во всех этих религиозных упражнениях: вставать до рассвета и каждое утро ходить к ранней мессе, молиться по два часа ежедневно, сидеть по многу дней кряду на хлебе и воде и позволять себе лишь капельку вина и даже заниматься самобичеванием так, что по всему телу оставались синяки. Как со всем этим она могла служить утешением отцу, я так и не поняла. Она бичевала себя раз в месяц. Однажды летом я увидела на ее спине темные рубцы, довольно внушительные, хотя и не такие уж большие и страшные.

Конечно, я любила Квирину, это так, но я не могу сказать, что она мне нравилась, скорее нет, она была такой тощей и строгой, никогда не смеялась, жила ради спасения на том свете. В общем, мы ссорились из-за того, что я не присоединялась к ее религиозным упражнениям, и мне приходилось просить отца поговорить с ней, чтобы она прекратила требовать от меня больше поститься и дважды в день ходить в церковь. Кроме того, несмотря на то, что она была почти двумя годами старше меня, я все-таки побывала замужем и пожила вне дома, я носила имя Контарини, и это ставило меня несколько выше ее. Вспомните также, что я вскоре стала вести хозяйство, и у Квирины не осталось других дел, кроме ее благочестивых занятий, сложите все это вместе, и вы поймете, что через год ей пришлось смириться с тем, что я не буду слушаться ее указаний. Да простит меня за это Бог! Пока я пишу все это, я вижу, что я использовала привычки Квирины, чтобы спрятаться, вот почему меня так часто видели с ней в церкви и на улицах, даже если мы ссорились, я следовала за ней, как когда-то Марко следовал за мной, я выходила с ней, чтобы казаться такой же, и иногда даже готова была креститься каждый раз, как над нашими головами пролетала птица, но я делала это, чтобы утихли сплетни и чтобы меня перестали замечать. Пусть себе говорят, что я упиваюсь Богом, как они говорили о Квирине, мне все равно, лишь бы обо мне не ходили скандальные слухи. Полиссена однажды слышала гнусное двустишие, сочиненное про нас, вот оно:

Боже, какой стыд, целую неделю я хотела укрыться ото всех, но как я могла, если куплеты, сочиненные этими гадкими грошовыми поэтами, были у всех на устах? Я была в ужасе, о Небеса, они болтали, эти грязные языки болтали, я ничего не выдумывала. Помимо всего прочего, я еще боялась, что люди думают обо мне как о похотливом животном. Иногда ночью мне снилось, что на лице моем и на руках стоит печать блуда, вот почему я куталась в накидки и прикрывалась вуалями. Люди надевают маски во время карнавала, я же носила свою ежедневно, благочестие Квирины было мне на руку, и я им пользовалась.

Я думаю, что отец мой тоже не обманывался, он, должно быть, слышал это двустишие, но все равно я была еще менее благочестива, чем он думал. Теперь я раскаиваюсь в своем лицемерии, отец Клеменс, в том, что я пыталась спрятаться за спиной у Квирины, и прошу у вас прощения, но тогда я не могла быть честнее, не могла показать, что принадлежу этому миру (который я любила), иначе мой отец и тетушки принудили бы меня к новому браку. Я наслаждалась свободой, но я не могла признаться в этом, ведь никто не посчитал бы это достаточным аргументом против замужества. Вы это знаете. Молодым женщинам положено находиться под строгим надзором мужа. Итак, за семнадцать лет я не взглянула ни на одного мужчину, они мне были не нужны, как не нужны были краски мира, и я верила, что больше никогда не посмотрю на мужчину. Я была постоянно занята, бегала по лестнице, шила, ходила на рынок со слугами, помогала готовить, я любила поднимать тяжести, долго гулять со слугами или отцом, и я пребывала в прекрасном настроении и чувствовала себя лучше, чем когда-либо.

Достопочтенный отец Клеменс, я мучился от стыда эти два дня, что прошли после того, как я закончил свою исповедь; посему я приписываю это дополнение, которое мадонна Икс не увидит, потому что я не смогу ей его передать. Оно будет доставлено вам в ваше обычное место, не знаю когда.

Я в ужасе оттого, что написал о Третьем Городе. Поскольку вы и Икс будете единственными читателями этого документа, я бесстыдно вовлек вас в заговор, и я молюсь, чтобы вы простили меня. Я запутался в страхах и жестоких противоречиях, и это свершилось не по моей воле. Моя" собственная слабость одержала верх надо мной.

Поскольку все выходы из города сейчас находятся под наблюдением Десяти, я ищу какую-нибудь тайную лазейку, но к тому времени, как вы прочтете эти слова, я, безусловно, буду уже где-то далеко. Так позвольте мне сейчас поклясться в том, что я отрекаюсь от Икс, чтобы она и я могли с полным правом надеяться на небесное блаженство. И я отрекаюсь от нее, чтобы отдать себя целиком тому, что осталось от Третьего Города. Этот город будет перестроен. Несколько дней я пытался отказаться от решения разорвать все связи с Икс. Я старался преодолеть доводы рассудка, но если мы побеждаем рассудок, то что остается от нас?

Теперь, когда пролилась кровь, наша кровь, я понимаю, что был глуп, когда верил, что Третий Город может опереться на что-либо, помимо борьбы и огня. Да, конечно, я противостоял опасности каждый день и знал, что будет кровопролитие, но то знание – только теория, абстракция, слова. Теперь это знание сидит у меня в печенках, и это меняет и мои взгляды, и всю мою сущность.