Дмитрий Роспопов - Мастер клинков. Клинок выковывается

«Ага, ясненько, – понял я, – но с двумя-то я управлюсь».

Оглянувшись назад, я увидел, что за мной, кроме собак, наблюдают и другие глаза – десяток детей кочевников злобно зыркали на меня, прячась за ближайшими юртами.

«Ночью надо попробовать, – угрюмо подумал я, повернув назад. – Собаки и дети – серьёзная охрана. Не остановят, но шум поднимут изрядный, а без коня далеко не уйдёшь».

Вернувшись к юрте, я увидел, что меня уже ждут. Сам Шарек, Гайсак и неизвестный мне старый степняк, который смотрел на всех с такой брезгливостью, что казалось все пролетающие птицы, гадят исключительно на него.

– Почему так долго? – Гайсак с криком замахнулся крутом и щёлкнул им в сторону меня и Юса, метя при этом в мальчишку.

Я слегка оттолкнул пацана, и краем глаза увидев летящую тень, выкинув руку, которую резко обожгло. Я почувствовал такой рывок, что едва не покатился кубарем. От резкого движения болью отозвались раны, но я выпрямился и остался стоять на ногах. Посмотрев на руку, я увидел зажатый в ладони пойманный кнут.

– Хороший воин, – скривился старик, – только не пойдёт он в качестве Почётного гостя, Шарек.

– Почему, отец? – удивился кочевник.

– Раны слишком свежие, чтобы его приняли на это место, – сплюнул тот. – Но на роль раба от нас сгодится. Говоришь, он пятерых наших положил?

Шарек качнул головой и ответил.

– Меня ранил и ещё двоих наших, дерется, как берсерк.

– По его виду и не скажешь, – старик смерил меня взглядом.

– Это нас и подвело. Мы-то решили, что будет лёгкая добыча, а он так орудовал копьём, что только свист стоял, – кочевник посмотрел в мою сторону. Мне пришлось сделать вид, что я разглядываю свои сапоги.

– Думаешь, действительно телохранитель барона, а не он сам?

– Да отец, несмотря на его возраст, думаю, не врёт, для дворянина слишком худ, плохо одет, и чёрен.

– Поскольку выставить нам больше некого, готовь его для Игр. Призовых мест не займёт, но пару рабов чужих покалечит – и то радость, – старик повернулся и пошёл прочь.

– Эй, раб, иди сюда, – позвал меня Шарек.

Я подумал, что время выпендрежа ещё не настало, поэтому проглотил слово «раб» и подошел к нему.

– Да хозяин, – я вспомнил недавний урок.

– Молодец, быстро учишься, – кочевник оскалился. – Пойдёшь вон к той юрте, скажешь, чтобы на тебя надели ошейник с моим именем.

Я внутренне содрогнулся, представив на себе ошейник как у Юса, и внимательно посмотрел на степняка, вернее, на его оружие. Почувствовав на себе мой взгляд, Шарек перестал скалиться и положил руку на саблю. Я прикинул, смогу ли я убить его, не подняв всех остальных, и понял, что это безнадёжно. Пока нужно подчиниться.

– Да, хозяин, – ответил я и зашагал, куда он мне показал. Кочевник провожал меня взглядом и больше не улыбался.

Ошейник мне подобрали и нацепили за пару минут, настолько жёсткий и толстый, что с трудом можно было повернуть голову. В ужасном настроении я поплёлся назад.

– Куда прёшь, шакал! – задумавшись, я даже не заметил, как преградил дорогу конному всаднику. Следом за его словами последовал удар кнута, настроение у меня было настолько поганом, что я, не задумываясь, полез в драку. Нырнув под лошадь, я дёрнул кочевника за ту ногу, которой он опёрся на стремя, приподнявшись для замаха. Мужик вылетел из седла, как пробка, и мешком шлёпнулся на землю.

Несколько секунд ничего не происходило, а затем из всех щелей попёрли люди с саблями наголо.

«До… выпендривался», – ожесточённо понял я, ища глазами любое оружие. За такое мог сойти только толстый шест, который использовали при постройке юрт.

Ухватив двумя руками это неудобное оружие, я прислонился спиной к юрте и стал ждать нападения. Похоже, никто из кочевников не знал пока про мои «подвиги», поэтому нападать решили они по одному.

Всего пара сбитых воинов доказали им ошибочность такого решения. Крутя в руках тяжёлый шест, я почувствовал, как начинают колоть раны, предупреждая меня о том, что могут в любой момент открыться. Кочевники, поняв, что так взять меня не удастся, стали раскручивать арканы.

– Разойдитесь! Прекратить, я сказал! – разорвал суету боя громкий повелительный голос. Кочевники нехотя расступились, пропуская отца Шарека.

Я отступил обратно к юрте, оставив нападавших лежать на земле. Мне и самому без раны обойтись не удалось, кто-то из кочевников задел саблей мою ногу.

Кочевник безбоязненно подошёл ближе и протянул руку к моему шесту. «Пожалуй, из сложившейся ситуации – это единственный выход», – обдумал я всё и молча протянул ему шест. Он откинул тяжёлый шест как пёрышко и кивнул мне следовать за ним. Все расступились, когда мы проходили мимо, но добрый взглядом на себе я понятно не заметил.

За свою выходку я поплатился. Шарек лично привязал меня к специальным колодкам, стоявшим посередине селенья, и отвесил мне двадцать плетей. Бил он очень хорошо, рассекая мне кожу на спине и заставляя орать благим матом. Когда экзекуция закончилась, я с трудом поднял голову, перед глазами всё расплывалось, а кровавые «мухи» летали перед глазами. Посмотрев в сторону, я увидел, что все разошлись, кроме пяти женщин. Как я узнал позже, это были жёны тех кочевников, которых я убил, когда меня пытались поймать.

Дальше пытку продолжили они: сначала на разорванную ударами спину, мне насыпали соли, затем облили меня сладким сиропом из перебродивших фруктов. Зачем, я узнал очень скоро, когда они отошли, напоследок кинув в меня конским навозом, на меня накинулись мухи и слепни.

Чувствовать, как по тебе ползают и кусают сотни насекомых, при этом самому нельзя пошевелить и пальцем, было ужасно. Даже соль, разъедавшая раны причиняла не такие мухи, как проклятые насекомые, не помню, сколько я простоял, прежде чем потерять сознание. Дальнейшее, я тоже вспоминаю теперь с трудом, все дни, что я висел на колодках, были у меня чередой прихода в себя и отключением. Женщины приходили два раза в день, чтобы обновить мне соль на ранах и сироп на теле и голове.

Те минуты, когда меня отвязали и бросили возле юрты Шарека, а также то, как за мной ухаживал Юс, я тоже не помнил. Только потом, когда я окончательно пришёл в себя, я узнал, что он для меня сделал, и про тот переполох, который я сотворил.

– Тебе повезло, что отец хозяина решил выставить тебя бойцов на Играх, – тихо говорил мне он, промывая раны. – Если бы не это, то тебя скормили бы собакам или отдали на растерзание женщинам, тем, которые лишились из-за тебя кормильцев, и вынуждены теперь жить из милости у родственников погибших мужей.

Я лежал, блаженствуя в его руках, мокрая и холодная тряпка казалась пёрышком после сотен тысяч лапок топтавших меня насекомых, казавшихся мне тогда, на колодках, тварями величиной с собаку. Вода приносила прохладу и успокоение, и я старался даже не думать о том миллиарде-другом микробов, которые заносились мне в рану.