Вадим Давыдов - Киммерийская крепость

— В чём дело, дружище?

— Это Гирин шакал. Денег требует?

— Да.

— Надо дать. Не заводись, хуже будет.

— Что значит – «хуже»?

— Руки поломают. Или ноги. Беспредельные суки, я тебе говорю!

— И что? Все платят?

— Все. Лучше потерять вечерний заработок раз в месяц, чем сидеть полгода – зубы на полку.

— Вы какие-то странные, честное слово, — Гурьев досадливо цокнул языком и покачал головой. — Сколько наших людей в городе? Сотня, полторы? И руки не из задницы растут, и денег в достатке. Договориться не можем?

— Собирались уже. И так раскладывали, и эдак. Они по одному подкарауливают. Я же говорю, беспредельные суки, с ними даже блатные связываться не хотят. Про деловых я вообще молчу.

До Гурьева и раньше доходили слухи о Гириной команде. Начав с мелочей, Гиря переключился на шарогонов и «катал», как на самую денежную, после нэпманов, публику, к тому же лишённую сколько-нибудь реальной возможности воззвать к правосудию. Да и то, — какое правосудие у Советов? Не каждый был готов расстаться с деньгами бестрепетно, потому не обошлось без увечий и даже покойников. Так что репутация у Гири и его подручных сложилась соответствующая.

Выбор был прост: либо заплатить сегодня и платить всегда, либо дать бой. Ему было не столько жалко денег, сколько тревожила мысль, что из-за этих рыл вся с таким трудом выстроенная им система конспирации может рухнуть в одночасье. Гурьев прекрасно отдавал себе отчёт в том, что сладкая жизнь шарогона не может продолжаться вечно. Людей с доходами, которые трудно либо невозможно контролировать, советская власть ненавидела даже больше, чем прямых идеологических противников. Уничтожение таких людей, желательно со всеми чадами и домочадцами, чтоб даже дух и память всякую искоренить, было для советской власти делом чести, доблести и геройства. Он мысленно выругал себя последними словами за то, что до сих пор не удосужился проверить, не является ли этот самый Гиря и K° передовым отрядом бравых «экспроприаторов экспроприаторов» из «чеки». Так сказать, ЧОНом. [124]Однако времени на размышления и рефлексии уже не оставалось.

— Понятно. Этот урод за главного у них, что ли?

— Нет. Правая рука.

— Добро. Разберёмся.

— Люкс, лучше не связывайся. Здоровее будешь, ей-богу!

— Не переживай за меня. Лучше снимай партию и сбегай за извозчиком. И жди меня на улице. Да, ещё инструмент мой сложи и возьми с собой, потом я его заберу.

— Люкс!

— Делай, что тебе сказано. И побыстрее.

Оставив Флинта, он вернулся за столик. Мужик уже откровенно торопился и нервничал:

— Чё так долго трепался, ты, фраер?! Гони бабки, быстро!

— Может быть, тебе сковать чего-нибудь железного? Ты говори, не стесняйся. — Гур обворожительно улыбнулся, заглянул в стакан, где плавала спичка, и затуманился: – Обычно я пью чай с лимоном, а не с дровами. Где ты вычитал этот рецепт, поц?

— Ты чё, не понял, падла?!? Гони ба…

— Сейчас, сейчас, — Гурьев сделал вид, что охлопывает карманы. — В макинтоше оставил. Пойдём в гардероб.

— Ну, ты!!!

— Я. Тебе хочется денег? Их есть у меня. Вставай и пошли. Можешь всю кодлу свою собрать.

Не дожидаясь реакции бандита, Гурьев поднялся, и, даже не потрудившись оглянуться, направился к выходу. Его противнику ничего не оставалось, как топать за ним. Гурьев увидел, как из углов зала появились ещё двое и потянулись следом. Ну, трое, это не очень много, с облегчением подумал Гурьев. Если драки не миновать, одежде конец, это ясно. Флинта жалко. Неплохой он малый.

— Эй! Гардероб там!

Гурьев продолжал двигаться в сторону выхода, словно разговаривали не с ним. Не доходя до главного выхода, он резко свернул и нырнул под главную лестницу, откуда через подвал можно было выскочить на задний двор.

— Эй! Эй!!! Ты, падла!!! Стоять!!!

Все трое ринулись под лестницу следом за Гурьевым. Подождав, пока они, сопя и матерясь, прогромыхают мимо него к запасному выходу, Гурьев неслышно скользнул назад и, заложив дверь стулом, в два прыжка преодолел оставшееся до парадного расстояние. Секунду спустя он запрыгнул в пролётку, где сидел бледный от ужаса Флинт, и рявкнул лихачу:

— Гони!!!

Пролётка резво взяла с места. Гурьев посмотрел на покрытый мелкой испариной лоб напарника и улыбнулся:

— Нельзя так сильно пугаться, партнёр. Есть опасность потерять лицо, а эта потеря большей частью невосполнима.

— Да-а, — плаксиво простонал Флинт, утираясь платком. — А он нас вместе видел. Теперь точно жизни не будет!

Мишима, выслушав рассказ Гурьева, поджал губы:

— Плохо. Ты их разозлил, теперь они не отстанут. В первую очередь от тебя.

— И что? — расстроился Гурьев. — Нужно было драться? Но…

— Что сделано – сделано, — кивнул Мишима. — В следующий раз я иду с тобой.

— Сэнсэй, — Гурьев опустил голову. — Прости меня. Я затеял игру не для того, чтобы ты вмешивался и вытаскивал меня, как нашкодившего щенка. Я…

— Помолчи, — оборвал его Мишима. — Ты – мой ученик. Больше, чем мой собственный сын. Я столько лет вкладывал в тебя душу не для того, чтобы потерять. Ты ещё молод, а на ошибках учатся. И никто не может предусмотреть всего. То, что ты сегодня уклонился от боя, было верным решением. Верным, но не окончательным. А закончить эту историю необходимо. И закончить, как следует. Завтра будет важный урок. Теперь иди, прими ванну и отдыхай, я сделаю тебе массаж. Когда вернётся Орико-чан, ты должен быть в полном порядке.

— Да, сэнсэй, — Гурьев благодарно поклонился.

Стояла отличная погода, дни были длинными, а ночи – короткими, и потому времени для тренировок не хватало. Вопреки объективным помехам, за две недели Гурьев сильно продвинулся вперёд – научился рубить настоящие головы. На какие только ухищрения не пускался прежде Мишима, чтобы привести чучела для упражнений с мечом к некоему подобию человеческих тел! Воистину, его изобретательность не ведала границ. Но ученик вырос.

С конца семнадцатого года в Москве никогда не было перебоев с трупами. Даже когда «чека» слегка утихомирилась, некоторые весьма специфические знакомства Николая Петровича Кима открывали ему доступ в самые невероятные места столицы. Например, морги. И не только обыкновенные, больничные, но и тюремные.

Гурьев давно научился превращать для себя любое занятие с Мишимой – что бы ни приходилось ему делать – в удовольствие. Собственно, это было самым первым навыком, без которого его дальнейшее обучение вряд ли могло быть успешным. Однако то, чем приходилось заниматься в эти дни, вернее, ночи, было качественным скачком. Гурьев не раз дрался до крови – не до юшки, до крови, и не раз его противники отправлялись в глубокий, иногда многочасовый нокаут. Но убивать ему пока не доводилось. Пока. А разделывать мечом покойников – и подавно. Но сэнсэй был настолько же неумолим, насколько терпелив. Как никогда. Надо – значит, надо. Пришлось научиться. Правда, с удовольствием не складывалось никак, и Гурьев после каждого урока отмокал в ванне по часу, а то и больше. Впрочем, человек – редкостная скотина: привыкает практически ко всему.