Вадим Давыдов - Киммерийская крепость

— Держи, голубка.

— Яша…

— Сколько лет уже Яша, — он усмехнулся. — Посмотри, всё там правильно?

Пролистав, она поднялась и убрала бумаги в комодик. И, снова опустившись на перину, провела мыском ладони под глазами:

— Спасибо, Яша. Слов-то не бывает таких, чтоб тебе сказать – сам знаешь.

— Не нужно, Веруша. Будешь моим личным парикмахером, — он растянул губы, делая вид, что улыбается.

— Буду, — кивнула Вера. — Можно на работу устраиваться?

— Можно. Но не спеши, я это улажу на днях. Завтра сходи в паспортный стол, там уже предупреждены. Прямо к начальнице иди, Курылёвой. Скажешь, я прислал.

— Скажу, — покорно кивнула Вера, отчаянно пытаясь выжать из себя улыбку.

— Только это не всё ещё, Веруша, — Гурьев отвёл взгляд.

— А что?

Он достал из кармана последний бланк – свидетельство о смерти Лопатина Сергея Валерьяновича, 1910 г.р., по происхождению из мещан, беспартийного, образование средне-специальное. В графе «Причина смерти» стояло: «несчастный случай на производстве».

Он дождался, пока Вера прочтёт бумагу. Увидев, как дрогнули её пальцы, заговорил тихо, с нажимом:

— Ты прости, Веруша. Иначе нельзя. Тебе жить ещё, да и Кате сколько анкет заполнить придётся, никому неведомо. Понимаешь?

— Я знала. Знала. Как ты узнал? Как?!

— Вера, не надо. Слышишь? Нет Сергея. Всё, — только сверкнули серебряные сполохи в глазах. Но их Вера не могла сейчас видеть.

— Я знала, — Вера перекрестилась медленно, и две маленькие слезы покатились по её щекам. — Знала я, знала, Яшенька.

Он никогда не мог переносить женских слёз. И никакое дзюцу не помогало. Ничего не помогало. Ни опыт, ни тренировки. Ничего. Он поднялся:

— Пойду я, Веруша. Поздно совсем.

Он понимал, конечно: никуда он не уйдёт. Но надеялся. Дурак. А Вера тоже поднялась. И, шагнув к Гурьеву, прижалась к нему изо всех сил.

Он почувствовал её тугое, жаркое тело через тонкий ситец летнего платья. Почувствовал, как она втискивает себя в него. И, когда она вскинула дрожащее, с закрытыми глазами, лицо, наклонился, целуя, раздвигая её губы своими.

— Яшенька… Миленький… Господи… Мой…

— Ш-ш-ш. Молчи, голубка, молчи.

— Яшенька… Яшенька… Ох… Да, Яшенька… Ясный мой, Яшенька… Мой, мой…

Тебя же нет, яростно подумал Гурьев. Тебя нет… А если Ты есть, — как же Ты можешь такое с нами творить?!

Он так Веру любил, как будто она… Потом повернулся на спину, уложил на себя, гладил.

— Пожалел меня, — Вера, улыбаясь, провела рукой по груди Гурьева. Какие руки, подумал он. Какие руки. — Пожалел, разбойник. Спасибо.

Как же мог я тебя не пожалеть, голубка, тоскливо подумал Гурьев. Не мог.

— Вера. Не надо.

— Я знаю, знаю я всё, — Вера прижалась губами к его плечу, потом отстранилась. — Разбойник бесстыжий. Если со мной такой, то что же с ней?

— С кем?! — Гурьев даже привстал на локте.

— Что же, Яшенька, разве дура я, — тихонечко засмеялась Вера. И оборвала смех. — С ней. С любушкой со своей. С настоящей. Кто она, любушка твоя, Яшенька?

— Не надо, Веруша. Пожалуйста, — он снова лёг на спину, закинул руки за голову.

— Ты же горишь весь, глупый, — Вера прильнула к нему, положила голову ему на грудь, её распущенные лёгкие волосы, тонкие, тёмно-русые, с выгоревшими светлыми прядями, приятно щекотали кожу. — Ты же не меня любил, её. Поплачься мне, Яшенька. Тебе полегчает, увидишь.

— Нельзя мне плакать, голубка, — усмехнулся Гурьев. — Нельзя. И не надо.

Хранитель Равновесия, воин Пути не может плакать. Нет у него такого права. Да, в общем, ему и некогда. Как они чувствуют это, с ужасом подумал Гурьев. Гормоны, эндорфины, дипины… Как же это, и почему?! Господи. Рэйчел.

— Спи, Веруша. Я потом уйду. Спи.

— Я не хочу.

— Спи, — вздохнул Гурьев и дотронулся пальцами до её затылка.

Вера заснула до того, как поняла, что засыпает. Задышала, как ребёнок… А он встал и ушёл. Тихо, как призрак. И собаки по всей улице ни разу не брехнули даже.

Он вошёл в класс через минуту после звонка, и 10 «Б» поднялся, нестройным грохотом крышек парт приветствуя его. Гурьев усадил ребят, представился и на мгновение умолк, дожидаясь тишины. Двадцать девять пар глаз изучали его с пристрастием. Даша тоже. Это последний год, почему-то подумал Гурьев. Мирный – последний. Мы уже знаем это, Варяг. Мы уже знаем это, товарищ Сталин. Или нет?

Он заложил руки за спину, сцепил пальцы и медленно прошёлся вдоль доски:

— Я буду вести у вас литературу. Я попробую вас ничему не учить, — учит тот, кто сам ничего делать не умеет. Я просто постараюсь объяснить вам, почему я люблю читать книги и почему это нужно всем – в том числе и тем, кто собирается строить самолёты и танки. Не больше. И если кто-то из вас поймёт и разделит это чувство – я буду с полным основанием считать, что пришёл сюда не зря, — Гурьев улыбнулся, представив себе: ему ещё пять раз придётся начинать сегодня урок, и нельзя повторить ни единого слова. — Вы все умеете читать, потому мне нет надобности пересказывать написанное в учебнике. Вместо этого мы станем читать книги и думать. Пожалуй, думать – это единственное, чему нужно учиться основательно и всерьёз. И именно этому мы с вами будем учиться. Вместе, — он снова помолчал. — И ещё одно. На моих уроках не будет двоек, особенно за поведение. Каждый, кому есть, что сказать, пусть скажет вслух. А кому нечего – пусть слушает другого и думает. И спрашивает. Потому что человек стал человеком не тогда, когда взял в руки каменный топор, чтобы размозжить голову себе подобному, а когда научился задавать вопросы. И внимательно выслушивать ответы на них. И делать выводы. Просто выводы, для себя, а не «орг». Поэтому – не стесняйтесь спрашивать.

— А вопросы любые? — подал голос кто-то с «камчатки».

— Да, — чуть улыбнувшись, кивнул Гурьев, — кроме личных. Всё пока? Превосходно. Тогда – начнём.

Гурьев отвёл положенные часы и сидел в учительской, записывая в толстую тетрадь комплексные планы урока. Ему хотелось поскорее покончить с этим нудным занятием, — зажав в зубах незажжённую папиросу, он яростно царапал пером бумагу.

Завадская вошла и, замахав руками в ответ на его вставание – сидите, ради Бога, сидите! Неужели не перевелись ещё на свете мужчины, которые помнят, что следует вставать, когда входит женщина?! — осторожно примостилась рядом с Гурьевым. Он отложил ручку и выжидательно посмотрел на заведующую. Анна Ивановна улыбнулась:

— Поздравляю, голубчик. Честно говоря, я опасалась, что…

— Что я самозванец? — улыбнулся Гурьев. — Я действительно самозванец – в том смысле, что всегда прихожу, когда хочу, не дожидаясь, пока меня позовут.

— Вы в самом деле имеете педагогическое образование?