Вадим Давыдов - Киммерийская крепость

— Вы напрасно так бегаете, Анатолий, — мягко укорил Гурьев лейтенанта. — Вы учитесь связью пользоваться. Позвонили бы – я бы зашёл.

— Да вы что, Яков Кириллович, — запротестовал уполномоченный. — Да мне вас и тут беспокоить неловко! И вообще, на машине же я…

— Вот в школе меня как раз и не нужно беспокоить, — улыбнулся Гурьев, возвращая лейтенанту папку с просмотренными и подписанными протоколами. — Дети уже меня и так на руках носят, а после столь явно обозначенного пиетета доблестных органов к моей персоне совсем с катушек съедут. Так что если какие вопросы – звоните, телефон знаете.

— Я вас ещё что спросить хотел, Яков Кириллович, — сказал Шугаев, прикрывая ладонью растягиваемый зевотой рот. — Извиняюсь. Не выспался… Насчёт гражданки Широковой с кем можно переговорить? Она же тут работала?

— Что значит – работала? — Гурьев, чувствуя, как поднимается адреналиновая волна, воткнул в лейтенанта взгляд, от которого у Шугаева волосы зашевелились на голове. — Что с ней?!

— Так… У подъезда… Часов девяти около…

Кто, кто ещё, в бешенстве подумал Гурьев. Я уже предупреждал – не сметь касаться моих женщин. Я предупреждал – или нет?! Я ничего не почувствовал. Ничего. Я ничего не чувствую. Не чувствовал к ней – поэтому?! Поэтому. Я виноват. Я.

— Подробности.

— Так мне буквально перед отъездом к вам доложили же. Коновалов фамилию назвал, я потому и сопоставил… Ножевое ранение в шею, Яков Кириллович, — успокаиваясь, договорил Шугаев. — Летальный исход – без вариантов. А Вы…

— Свинцов, — Гурьев зажмурился на миг. — Свинцов. Ферзь. Из преисподней достал, нежить. М-м, — он схватился за щёку, как от внезапной зубной боли. — Поднимайте людей, Анатолий. Всех, всех, милицию, моряков тоже, автобусная станция, вокзал, пристань, — не мне вас учить. Быстро, быстро.

Шугаев подорвался было бежать исполнять – к машине, но Гурьев остановил его – как арканом:

— «Касатка» в кабинете физкультуры, — тихий, тихий как всегда, голос. — Учитесь работать со связью, Анатолий. Невозможно быть сразу везде. Идите за мной.

Завадской ничего – пока – не сказали. Даша сидела напротив Гурьева на шульгинском диванчике, комкая в пальцах совершенно сухой платок, — осунувшаяся, с заострившимся носиком, только на скулах румянец пятнами горит, и – ни слезинки не проронила, глаза сухие, чёрные.

— Дивушко, — мучаясь от невозможности найти нужные, единственные слова, проговорил Гурьев. — Ну, перестань. Перестань. Пожалуйста.

— Из-за меня. Всё – из-за меня! Никогда, никогда не прощу. Никогда.

— Даша. Ну, хватит же. Хватит.

— Это всё из-за меня. Из-за меня. Это я, я во всём виновата. Я должна была умереть, Гур. А ты – ты меня спас, — а скольких не спас, пока меня спасал?! Гур, Гур, что же это такое?!

— Это цена, — он заслонился ладонью, не давая Даше встретить его взгляд. — Его поймают. Я обещаю.

— Что? Что это изменит?! Даже если ты его накажешь… Убьёшь?! Ничего. Ничего, Гур. Совсем ничего… Я не смогу расплатиться. За всё – вот за это?! Не смогу, не смогу…

Сможешь, подумал Гурьев. Сможешь, дивушко. Кажется, я уже знаю, как.

— Тань… Татьяна… Савельевна. Как же так?! Я на неё… злилась. Я… Гур. Ей там… холодно?

— Я не знаю, Даша. Не у кого спросить. Никто ещё не возвращался с той стороны. По-моему, там вообще ничего нет. Ничего – совсем.

— А ты… не чувствуешь?

— Нет.

— А можно… Пусть её оденут… Потеплее. Я знаю, я знаю. Ужасно глупо. Можно?

— Всё, что велишь, дивушко.

— Велю? Как это – велю?!

— Потом. Потом. Не сейчас. Что мне с ним делать?

— С кем?!

— С этим. Ты знаешь.

— Гур? Ты что?! Как я могу?!

Царь – это суд, подумал Гурьев. Вот сейчас мы и проверим. Прямо сейчас.

— Представь, что можешь. Представь, что тебе даровано свыше такое право. Тебе – и никому больше.

— Ты… Это… По-настоящему?

— Да. Я жду твоего решения.

— И сделаешь, как я скажу?!

— Да. В точности, как повелишь.

Даша, опустив голову, долго молчала. Потом Гурьев услышал её голос:

— Я хочу посмотреть ему в глаза. Если я увижу в них смерть – он умрёт. Если нет – пусть… не знаю. Есть же… закон?

Нет закона без царя, усмехнулся про себя Гурьев. Нет царя – нет закона. Нет суда. Ничего нет. Хаос, произвол, смерть. Нельзя больше это терпеть. Положить конец этому. Как можно скорее.

— Закона нет, дивушко, — тихо произнёс он. — Есть ты, он и мой меч, готовый исполнить твою волю. Всё. Больше – ничего.

— А я не могу… отказаться?

— Нет. Право – это обязанность. И обязанность – это право.

— Хорошо.

Гурьев с изумлением увидел, как Даша вдруг успокоилась. Сразу, почти мгновенно. И в ту же секунду зазвонил телефон.

— Слушаю, Гурьев.

— Взяли, Яков Кириллович, взяли! — голос Шугаева звенел торжеством и азартом погони. — Взяли, прямо с поличным, можно сказать. Ну и подонок же, ну и подонок! Такой… аж прикоснуться противно!

Надо было убить его ещё там, на пляже, подумал Гурьев. Интересно, почему я этого не сделал? Черти всё путают. Всё и всех. Даже меня.

— А вы и не прикасайтесь особенно, Анатолий, — спокойно посоветовал Гурьев. — Используйте спецкабель – и не прикасайтесь. Я сейчас буду.

— Так, Яков Кириллович…

— Пятнадцать минут, Анатолий. Пятнадцать минут, — он повесил трубку и поднялся: – Идём, дивушко. Пора.

— Я думаю, лучше в камере его поспрашивать, — решил Гурьев, выслушав доклад о задержании. — Выводить, заводить – сплошная головная боль. Вас товарищ Городецкий инструктировал по поводу возможных необычных явлений?

— Ну, в общем… В общих чертах. — Шугаев подтянулся. — А что… это самое?!

— Страшно?

— Так… Это ж… Поверить же невозможно. Такое…

— Органам госбезопасности ещё и не с таким приходилось сталкиваться, — только человек, съевший с Гурьевым не один пуд соли, был способен более или менее точно определить долю иронии, содержащуюся в его словах. — Привыкайте, Анатолий.

— А Вы точно уверены, Яков Кириллович?!

— Пока не знаю. Возможно, потому что уж очень похоже.

— А это… Эта девушка – это та самая, из-за которой?..

— Анатолий, Вы всё узнаете. В своё время.

— Ух, какая… Извиняюсь, Яков Кириллович, — ещё выше подтянулся Шугаев и покраснел. — Извиняюсь.

— Не «извиняюсь» – это вы как будто сами себя извиняете, Анатолий. По-русски правильно будет «извините» или «прошу прощения». Грамотная и спокойная речь руководителя благотворно влияет на подчинённых и дисциплинирует куда лучше, чем крик и мат. Рекомендую принять как инструкцию, — улыбнулся Гурьев. — Ну? Выше нос. Всё у нас получится.

Прикрученный к шконке мягким кабелем из синтетического волокна со жгутом серебряных нитей внутри, с остриём жутко мерцающего в электрическом свете клинка одного из Близнецов у горла, Свинцов трясся мелкой дрожью, тараща на девушку белые от ужаса и ненависти глаза, — картинка была ещё та.