Олег Таругин - Если вчера война...

— Простите, гражданин следователь. Нет, этого я не говорю, поскольку не знаю. Скорее всего, нет.

— Хорошо, давайте пока оставим этот вопрос. Расскажите вкратце об окончании войны.

— Акт о капитуляции германских вооруженных сил был... то есть, простите, будет подписан в Берлине генерал-фельдмаршалом Кейтелем в присутствии представителей Люфтваффе и Кригсмаринен в ночь с восьмого на девятое мая 1945 года.

— В ночь?

— Да, я имею в виду разницу между центральноевропейским и московским временем. У вас уже было 9 мая. Поэтому вы и празднуете День Победы именно девятого. Ну, то есть будете праздновать.

— Понятно. У вас имеются какие-то доказательства сказанного?

—О чем вы? Какие могут быть доказательства? С вашей позиции, все это произойдет только через пять лет, с моей - все это уже произошло шесть с лишним десятилетий назад. О каких доказательствах может идти речь? С другой стороны, вы ведь наверняка все эти технические, гм, образцы? Неужели этого не достаточно?

— Я не уполномочен обсуждать с вами подобных вопросов. Продолжаем.

Следующие несколько абзацев Сталин пропустил:

— Вы упоминали о семье, вернее, о вашем отце, которого якобы спасли советские хирурги. Расскажите подробнее, что именно вы имели в виду?

— Мой отец был призван в Вермахт летом тридцать девятого, накануне польской кампании. Прошел всю войну. Имел несколько ранений и наград. В апреле сорок пятого года участвовал в обороне Берлина, если я не ошибаюсь, где-то на юго-восточном направлении Будучи тяжело ранен, отдал своим подчиненным приказ прекратить сопротивление и сдаться в плен. Видимо, в благодарность за это русские... ну, то есть ваши, отправили его в полевой госпиталь, где ему отняли левую руку. После капитуляции его, как инвалида, отпустили домой. Все. Думаю, вы сумеете без труда разыскать его по своим каналам — это и будет своего рода доказательством правоты моих слов.

— То есть жизнь вашему отцу спасли советские врачи, я правильно понял?

— Да, абсолютно верно. Так и было.

— И поэтому?

— И поэтому я готов в вашем лице обратиться к руководству Советского Союза и предложить свои услуги. Я не думаю, что есть реальная возможность полностью предотвратить войну, но хотел бы сделать все от меня зависящее, чтобы история пошла по менее кровавому пути. Я не занимался историей специально, но могу примерно обрисовать основные эпизоды грядущей войны. Стратегические просчеты вашей армии, ошибки верховного командования Вермахта и самого фюрера... примерно так. Кроме того, я неплохо разбираюсь в технике.

— Хотите добровольно сотрудничать? А почему? Вы рассказывали об огромных жертвах и с нашей , и вашей стороны, о концлагерях и фанатиках из СС — в чем же ваш интерес? Уж наверняка не в сочувствии моей стране и советскому строю?

— Да, дело не в этом. — Дочитав до этого места, Сталин самодовольно ухмыльнулся, окутавшись дымом: смелый немец, ай, смелый! Ну-ка, что он там дальше говорит.

— С одной стороны, я искренне ненавижу Гитлера и созданную им партию, ввергнувшую Германию в чудовищную мясорубку, и хочу спасти миллионы своих сограждан, с другой... в сложившейся ситуации, так уж получается, только вы можете помочь мне спасти родителей.

— Спасти? От чего именно спасти? Поясните. Вы ведь сами показали, что ваша мать уцелела после бомбардировок и отец тоже остался жив.

— От изменений истории. Неужели вы не понимаете, что с того самого момента, когда все это произошло, история уже изменилась? И теперь все может пойти совсем не так.

— Нет, не понимаю. Это лишь ничем не обоснованные домыслы, достойные разве что сочинителей фантастов. Но я не Уэллс и не Жюль Берн, меня в данный момент интересуют исключительно факты и события, пусть даже еще и не случившиеся.

— В таком случае я отказываюсь продолжать разговор. Я и так сообщил вам достаточно.

— Это не самое разумное решение, не находите?

— Нахожу. И тем не менее.

— Хорошо, продолжим чуть позже...

Иосиф Виссарионович откинулся в кресле, задумчиво глядя вдаль. Ароматный дым тонкой нитью подымался в неподвижном воздухе кабинета к высокому потолку. Да, он не ошибся — немецкий полковник не врет. Вряд ли он знает что-то особенное, но если сложить его сведения со сведениями того бериевского подполковника — как бишь его там, Крамарчук, кажется? Да, точно, Крамарчук, — то можно будет получить некое среднее арифметическое, максимально так сказать, близкое к истине. Хотя немец, в общем-то, тоже прав — история раз и навсегда изменилась в тот самый миг, когда к ним пожаловали все эти гости из будущего. И, значит, нужно суметь — эх, знать бы еще как! — опередить эти изменения. А то, о чем просит подполковник? Почему бы и нет? Вытащить из Германии — войны-то между ними пока нет — его мать, организовать доставку в страну отца. На самом деле этот Штайн достаточно глуп — неужели он не понимает что его родители приедут сюда вовсе не на курортный отдых? И станут всего лишь еще одним, возможно главным, инструментом давления на строптивого сыночка? На еще не рожденного сыночка, между прочим!

Сталин сделал затяжку, неторопливо выпустил дым. Гм, а вот интересно, как такое может быть с сугубо научной точки зрения? Надо бы посоветоваться с компетентными товарищами, вот только знать бы еще, с кем именно! Разве может нерожденный ребенок встретиться со своими будущими родителями? Ох и подкинул ему Лаврентий задачку, ох и подкинул. Хотя обратного хода уже по-любому нет, теперь только вперед, по-большевистски, так сказать! Впрочем, и это не главное, совсем не главное. Главное — та самая оброненная немцем фраза, из которой явствует, что план нападения на Советский Союз еще не разработан. Это произойдет в ближайшие дни — кажется, Крамарчук даже называл конкретное число.

Сталин пошелестел листами из отдельно лежащей пухлой папки, быстро найдя им же самим подчеркнутытые строки: «план «Барбаросса» поступил на разработку в ОКВ двадцать первого июля 1940 года, окончательно утвержден Гитлером во второй половине декабря...». Вот так, ага, «двадцать первого». Ну и что это может означать? Совпадение? Или Адольф уже узнал о «гостях», и именно это подтолкнуло его к окончательному решению? Бред... а что, если нет?! Что, если войны?

Вождь раздраженно побарабанил по столешнице — больше всего на свете он не выносил ситуаций, в которых не мог разобраться. Ощущение собственной слабости и бессилия раздражало просто неимоверно. Надо будет переговорить с Лаврентием и Голиковым, может быть хоть наша доблестная разведка чего умного присоветует...

Ладно, кто там у нас еще на очереди из отложенных на сегодня папок? Американский флотский лейтенант и журналистка какого-то киевского журнала. Успокоившись, Сталин аккуратно положил трубку на край пепельницы и придвинул к себе папку. Быстро пробежав глазами шапку — допрос проводил уже знакомый майор Неман, — Иосиф Виссарионович углубился в чтение, останавливаясь лишь на строчках, накануне отчеркнутых красным карандашом, ныне мирно стоящим в настольном приборе...