Вячеслав Хватов - Вторжение

Может, может, может…

Кстати, а чего это он в своего офицера целился?

Все! Хватит с него! Подыхать в этой вонючей рашке из-за эфемерной красивой жизни в штатах. Да где она? Где?

Все они тут сдохнут как Вацюра, или как чуть не сдох он. Три дня мотался по лесу. Ни жратвы, ни воды. Хуже всего было, что его пожалела какая-то бабка. Докатился. А еще хуже, что пришлось есть мясо. Эти части трупа животных. И это после того, как Олесь видел измазанные в крови тела своих сослуживцев.

А эта грязь?

Он три часа смывал с себя ее в душе, и все равно теперь Штепе кажется, что частицы этой поганой земли въелись в кожу намертво.

А на языке вкус трупного мяса, который не перебивает ни кока-кола ни жвачка.

Собственно, что ему грозит? Ну, подаст рапорт майору, ну вычтут из суммы последнего платежа по контракту штраф. Или неустойку?

Дома можно сказать, что эта скотская работа не для него. В конце концов, в штаты можно найти и другой путь.

Решено, вот только он посетит психолога и сядет за написание рапорта.

Лежа на волокушах, наспех сделанных из лыж, я щурился от снега, летящего в лицо мелкой жесткой крупой, и пытался разглядеть в этой белой каше окраины села Абрашево. Оно уже взято под контроль сводным отрядом наших мотострелков и китайской десантуры из сто тридцать седьмой ДШБ. Оттуда уже транспортом меня отправят в госпиталь в Наровчат.

Дотянуть бы.

В принципе сейчас медицина творит чудеса. Если в ближайшие несколько часов кони не кину, соберут заново. Я даже за свои раздробленные ноги не беспокоился. Прыгать и скакать, не буду, но что где надо наростят и куда надо пересадят. Благо сейчас и кожу и мышцы научились выращивать как анашу на подоконнике.

Беспокоило другое. После таких манипуляций с моим организмом меня запросто могут признать не годным к строевой и засунуть глубоко в тыл, бумажки перекладывать.

Ага. Именно об этом я и мечтал эти два с половиной года, мотаясь по лесам и захваченным оккупантами городам.

Сколько часов мы с друзьями провели, греясь и самодельной печки в разговорах о том, как будем гнать миротворцев в хвост и гриву. Сколько для всего этого было сделано. И вот теперь все эти планы могут так и остаться планами.

Молодые пацаны из свежего пополнения уйдут на запад героически побеждать врага, а Мишка Гришин будет сидеть и как офисная крыса заполнять бланки и формуляры.

До того, как я вырубился, успел перемотать киноленту своей жизни до ноября двадцать четвертого года. Бывшие 'коммандос' к тому времени уже окончательно разбились на ячейки, а те в свою очередь на двойки и тройки, которые растворились среди нонкомбатантов. Мне посчастливилось встретить зиму в компании самого Морды и Баклажана. Новичков так и распределяли со старожилами, а командир решил взять шефство надомной лично. Уж не знаю, в чем причина, но рад был безмерно. С Лешей и Игорем было интересно и относительно безопасно. В тепле, сытости и покое мы конечно не пребывали, но другим повезло меньше. Поздней осенью в лесу выжить сможет не каждый. Даже в норе, похожей на бандеровский схрон времен Великой отечественной очень холодно. Терпеть вроде можно, но организм все равно постепенно сдает. И как это наши прадеды выживали зимой в окопах? Понятно, что здоровьем были крепче, но…

В ту осень и зиму вообще умерло много народу. Ослабленные постоянным недоеданием и стрессами люди без привычной горсти антибиотиков и жаропонижающих не могли сопротивляться даже обычному гриппу. Лекарств было не достать ни за какие деньги. А многие даже не имели возможности просто отлежаться в тепле, выгоняя хворь хотя бы кружкой кипятка. Хуже всего было беженцам. Их косила не только лихоманка, но и будто сошедшие со страниц исторических романов: холера, тиф и ветряная оспа. Японские бульдозеры и экскаваторы рыли и засыпали безымянные братские могилы, нещадно сжигая моторесурс. Пустели лагеря для перемещенных лиц, но лишь для того, чтобы через пару дней вновь принять новую партию неэффективного населения, не умеющего жить, как все остальное демократическое сообщество. Пустели и деревни.

Тяжело сейчас вспоминать то время. И вроде сделали все, что могли. Но мало, этого было очень мало. Тяжело вспоминать, но надо. Как там: — 'мы не злопамятные, но…'.

Теперь-то у меня будет время еще раз пройтись по своей лихой партизанской жизни, такой долгой по теперешним меркам, но уместившейся в отрезок в два с небольшим года. Может, даже дневник заведу. Ну, чтобы потом мемуары написать. Надеюсь, правда, не придется заниматься этим прямо сейчас. Хотелось бы завершить начатое, доделать недоделанное и уделать не уделанных.

В Абрашево, пока на 'Урал' грузили остальных раненых, ко мне подошел тот боец, которого я там, в Спасске в полуразрушенном доме едва не застрелил, когда его размытая фигура в белом маскхалате возникла в дверном проеме. Солдат запыхался, покуда тягал в кузов носилки и, откинув капюшон, стянул с лица маску.

Марат Казимирович Фахрутдинов (а это был именно мой бывший начальник) меня признал не сразу. Конечно, как можно разглядеть того самого шалопая Мишку Гришина в изможденной, едва живой, но тем не менее героической личности, из-за которой вся контрразведка юго-восточного оккупационного сектора несколько месяцев стоит на ушах и за голову которого мэр Москвы Аслан Шахмурад обещал подарить остров в Карибском море?

Получается тогда искал его я, но сейчас нашел меня он, ссам не зная из-за кого его элитное диверсионное подразделение забросили в самую задницу.

Ну что же, Марат, я тебе должен уже дважды. В конце концов, именно с той пачки денег все и началось летом двадцать четвертого.

Я улыбнулся и, достав из-за пазухи потрепанную сотку, которую хранил как талисман, протянул ее Марату.

— Сдачу возьми.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ