Ашер Лод - Призмы

Мастерская под открытым небом, заметим, открыта не только для профессионалов, но и для всех желающих, съезжающихся в Тель-Хай со спальными • мешками, гитарами и полной готовностью дни и ночи напролет радоваться и веселиться. Уже благодаря одной этой готовности, желающие никогда не обманываются в ожиданиях. Так возникает "хеппенинг" — еще одно западное явление, не известное Академии русского языка: никем не организованное многотысячное действо вокруг какого-нибудь культурного мероприятия, в котором зрители принимают самое бурное участие по собственной инициативе. "Хеппенинг" в Тель-Хае развивается так же самопроизвольно и стихийно, как в Акко вокруг смотра любительского театра или в Иерусалиме и Тель-Авиве вокруг художественных фестивалей, или в Димоне вокруг Дня ивритской песни, или в Эйлате вокруг Ночи международного джаза. Все эти импровизированные слеты по своим масштабам уступают, может быть, только столпотворению на ежегодном бесплатном концерте Израильского симфонического оркестра. Этот концерт в парке на севере Тель-Авива собирает до двухсот тысяч человек. В несколько раз больше числа любителей классической музыки во всем Израиле.

Как же участвуют в концерте те, кто классическую музыку терпеть не может? В общем-то самым простым, но для некоторых и самым трудным способом. Они слушают. Если до концерта и после него в парке царит невероятный бедлам, то во время концерта воцаряется еще более невероятная тишина.

К счастью, в Тель-Хае сдерживать себя никому не надо. Окруженизм не только разрешает шум, но и поощряет его. Если в некотором, нееврейском, царстве русалка на ветвях сидит, то в лесу под Тель-Хаем сидит на ветке дама с контрабасом. На других ветвях сидят господа со скрипками и флейтами. Дамы и господа извлекают из своих инструментов сложнейший атональный гвалт.

Известный инструментальный ансамбль, приехавший посмотреть на чудеса окруженистов, проникся идеей творческого союза между искусством и природой и, недолго думая, поставил свой первый эксперимент. Полез на дерево.

К произведению, которое ансамбль исполняет между небом и землей, напряженно глядя в ноты, хорошо идет рык бульдозера, работающего по соседству в глубоком ущелье. Там вмешивается в природу моторизованный окруженист. Он оставляет на неведомых дорожках следы невиданных зверей, пригнав бульдозер туда, откуда без трактора не выбраться.

Подумаешь, пригнал бульдозер, как бы отвечает ему профессор Хайфского университета, прибывший на "хеппенинг" не более не менее как с лазерным агрегатом.

Ночью профессор протягивает над горами и долинами струну лазерного луча, ослепительную и тревожную, в память о защитниках Тель-Хая.

Утром другой участник "хеппенинга" приходит к замшелому валуну у дома, где жили и погибли Трумпельдор и его товарищи, и наклеивает на валун заголовки, вырезанные из забытых газет, некогда разнесших весть о трагедии в Тель-Хае. Третий идет в дом и ставит на пол тарелки, налитые краской цвета крови.

На дворе меж тем колдуют поклонники чистого окруженизма. Среди них творит и любитель-скульптор из киббуца, приверженец древней истории. Он методически закапывает в землю бюсты своей работы и методически раскапывает их. Вместе с ним переживает радость археологического открытия компания самодеятельных гитаристов, по такому случаю бросивших тренькать на гитаре.

Тем временем на центральной площадке, отведенной под показательные выступления мэтров, разражается крупный скандал. Площадку попытался оккупировать студент художественного училища "Бецалель". Он привез из Иерусалима тюк полиэтилена, а также компрессор. По мере того, как полиэтилен надувался, перед глазами публики из тюка вставало нечто вроде лошади, которая толчками росла вверх, постепенно принимая очертания жирафа. Однако администрация мастерской под открытым небом не потерпела незваное зоопроизведение на почетном месте. Она выдернула вилку компрессора из розетки. Как только компрессор задохнулся, жираф вздрогнул, обмяк и спарашютировал на своего создателя под восторженные аплодисменты публики.

Наплевав на все окружансы, она зааплодировала ею же созданному народному театру, постоянно действующему в Израиле, хотя нигде постоянно не прописанному.

Черный ирис — эндемное растение, растет только в Израиле, да и то не повсюду, а лишь на горе Гилбоа и еще на берегу моря под Наталией. Его исчерна-лиловые лепестки с вишневым отливом колышутся по ветру, поражая странным сочетанием полевой простоты с изысканной экзотикой.

Цветок черного ириса дает некоторое представление о внешности Ирис Шитрит. Живет Ирис в Бат-Яме, ей девятнадцать лет, отец ее марокканский еврей, у Ирис есть еще две маленькие сводные сестры от второго брака отца. Как все девушки ее возраста, Ирис проходит военную службу. Служит она на радиостанции Цахала. Накануне Пасхи Ирис постучалась в кабинет начальника станции, журналистки Эдны Пеэр, и попросила газету:

— Я слышала, есть объявление о десятой годовщине происшествия.

— Какого? — не поняла Пеэр.

— Я ведь из Кирьят-Шмона, — сказала Ирис. — В Бат-Ям мы переехали недавно.

Десять лет назад, на третий день Пасхи в шесть утра, как всегда, ее отец вышел из Кирьят-Шмона на фабрику соседнего киббуца. Сквозь ровный шум станков Йосеф Шитрит услыхал выстрелы со стороны поселка. "Успокойся, не у тебя одного там жена и дети", — сказал ему мастер цеха, но отпустил домой. Шитрит побежал со всех ног и на бегу услышал чей-то крик: "Йосеф, в вашем доме террористы!" Не помня себя, он влетел на свою улицу: войска, полиция, пожарные машины, скорая помощь.

В Кирьят-Шмона все жили под страхом смерти, налетавшей внезапно из Ливана. Но на этот раз несчастье вошло прямо в его дом. Он подскочил к Элиэзеру, поселковому полицейскому, пытаясь вырвать у него автомат, чтобы бежать с оружием к себе на четвертый этаж. Шитрита схватили за руки, повисли у него на шее так, что даже кричать не мог, только хрипел: "Я же солдат, пустите!" В этот момент на балконе его квартиры появилась девятилетняя дочка Шитрита с их песиком под мышкой... Йосеф дернулся, чуть не стряхнув повисших на нем людей: "Ирис, где наши? Где Аарон?!"

— Нет уже, — сказала Ирис мальчишеским дискантом.

— Что?! Где Моти?

— Тоже убит.

— Где мама? Где Йохи?

— Еще живые. Я смотрю за ними, — Ирис повернулась и скрылась в комнате.

В половине седьмого утра Ирис, Аарон, Моти, Йохи и мать услышали автоматные очереди: террористы расстреливали детей Шошаны из нижней квартиры. Швырнув напоследок гранату, террористы понеслись с третьего этажа на четвертый и выломали прикладами дверь. Увидев мать с четырьмя детьми, они начали загонять свежие обоймы в Калашниковы.