Богдан Сушинский - Антарктида: Четвертый рейх

— Но, прежде чем попрощаться с Землей, ученые силой или убеждением заставили своих собратьев день за днем высекать на каменных плитах рисунки, схемы и всяческие изображения, смысла которых эти резчики, возможно, и не понимали, — развил его мысль Кодар-Готт.

— Многое поняли бы каменотесы нашего времени, если бы ученые вдруг предложили им зашифровать на подобных плитах современные достижения науки?

— Логично, доктор Микейрос.

— Таким образом, резчики исписали пиктограммами пять, шесть, а может быть, и десять тысяч плит, разбросав их по континенту, что вновь-таки увеличивало гарантию их сохранности. Иного толкования сути этих плит просто не существует.

— Но ведь можно предположить, что на нашей планете остались носители высших знаний.

— Вот только где они?

— Думаю, что вскоре они заявят о себе.

— Но и это тоже из области предположений.

— В таком случае вы почти убедили меня, сеньор Микейрос, — с великосветской снисходительностью улыбнулся гость. — Почти. Ибо возникает вопрос: а не могла ли техническая элита какой-то цивилизации, высадившейся в Андах, специально скрыть от аборигенов, то есть от американских индейцев, определенную научно-техническую информацию, чтобы направить их развитие на естественное сосуществование с природой, проявление собственных биологических возможностей? Вам никогда не приходило такое в голову, сеньор Микейрос?

— Скрыть? — переспросил хозяин «Андского Гнездовья». — Вы допускаете даже такую возможность?

— А что претит существованию этой, совершенно безобидной, гипотезы?

— Да, собственно, ничего. Честно говоря, иногда мне тоже приходило в голову нечто подобное. Но считал, что лучше на подобной версии не настаивать. Знаете, есть в ней что-то такое… Что-то антигуманное. Это все равно, как если бы развитые страны вдруг решили изолировать африканский континент или страны Океании от технического прогресса, заставив их и впредь оставаться где-то там, на уровне каменного века. Разве в этом просматривается здравый смысл? Подобное решение имело бы какое-то оправдание в глазах человечества?

— Тут я с вами не согласен. Конечно же, имело бы, — убежденно возразил Кодар. — То, что человечество пошло по пути сугубо технического прогресса, а не по пути собственного физического и духовного самоусовершенствования, является, на наш взгляд, фатальной ошибкой.

— «Наш»? — вновь переспросил доктор Микейрос. — То есть вы все же не одиноки? Вы кого-то представляете? Что это за организация? Ну говорите уже, говорите…

— Конечно, представляю, — пожал плечами Кодар. — И вообще, пора открывать карты. В любом случае наша беседа и наши отношения будут складываться таким образом, что я вынужден буду говорить правду. Ясное дело, я представляю здесь международную организацию, товарищество, или называйте ее, как хотите… Но об этом чуть позже.

Октябрь 1943 года. Германия.

Замок Вебельсберг, в окрестностях Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.

Тот, кто был «готов принять» фюрера, ждал его в Арийском зале. Устланный старинным персидским ковром и украшенный богемскими гобеленами с изображениями рыцарских поединков, зал этот формировался вокруг огромного, окаймленного белым мрамором камина, выложенного на полукруглом выступе стены. Поддаваясь очертаниям этого каминного выступа, сам зал тоже казался полукруглым, и это создавало иллюзию дополнительного, уже, скорее, семейного, тепла и уюта, таких несвойственных этим холодным нордическим стенам.

Еще на подходе к залу, Скорцени успел вполголоса спросить коменданта Вебельсберга, кто это там не любит, когда, направляясь к нему, фюрер задерживается; однако штандартенфюрер СС Визнер лишь вяло шевельнул круглыми плечами и с трудом повел жирной шеей в сторону шедшего чуть впереди фюрера. Что означало: «Только с его согласия!»

— Я и сам не знаю, кто он на самом деле, — неожиданно отреагировал Гитлер, еще раз натолкнув Отто на мысль, что ведет он себя как-то слишком уж непривычно, не по-фюрерски.

— Но тогда, может быть, я пойду первым и основательно поговорю с ним, — рванулся было Скорцени пытаясь обойти вождя в узком переходе к южному крылу «монастыря ордена СС».

— Нет! — рыкнул на него фюрер.

— Но ведь…

— Я сказал: нет! — еще жестче прорычал Гитлер, и в рыке этом отчетливо просматривался непререкаемый приказ хозяина, требовавшего оставаться «у ноги».

— Этот человек сейчас очень важен для нас, — попытался смягчить жесткость его «поводка» Визнер. — Не сказал бы, что он с большой охотой прибыл сюда. Дважды уточнял, не лучше ли было бы встретиться в Берхтесгадене.

— Человек гор, — обронил фюрер. — Предпочитает Баварские Альпы. И потом, ему понравилась моя ставка «Бергхоф». [89] Речь идет о ставке фюрера, располагавшейся в Баварских Альпах, в 160 км от Мюнхена, недалеко от австрийской границы, на окраине курортного местечка Берхтесгаден. В 1925 году Гитлер снял там для себя небольшой загородный дом, а уже в 1933-м, по его приказу, на окраине Берхтесгадена был возведен укрепленный замок, вошедший в историю как одна из ставок фюрера — «Бергхоф», или, как ее еще называли, «Орлиное гнездо». Впрочем, она нравится очень многим. Единственное доброе дело, которое сумел сделать для нашего движения Борман, — так это возвести замок Бергхоф. [90] В начале тридцатых годов ставка «Бергхоф» действительно тайно возводилась под руководством рейхслейтера Мартина Бормана. В признательность за это фюрер появлялся в «Бергхофе», как правило, в его сопровождении, что было предметом особой гордости заместителя фюрера по партии, который также считался и его личным секретарем. Там он действительно постарался.

— А что будет, если этому пришельцу понравится ваш Коричневый дом? [91] Помпезный особняк, возведенный по приказу Гитлера в Мюнхене в середине тридцатых годов. Фасад этого выкрашенного в коричневый цвет особняка украшала огромная свастика. В Коричневом доме располагался рабочий кабинет фюрера, так называемая Сенатская комната, в которой вокруг огромного стола стояли 24 кресла, обитые пурпурной кожей, а также рабочий секретариат вождя рейха. — не одобрил его благодушия Отто Скорцени.

— Мне и самому еще далеко не все известно, Скорцени, — почти сквозь сжатые зубы процедил Гитлер. — Даже мне они говорят не все. Хотя и пытаются убеждать меня в своей искренности. Чего-то они недоговаривают… — сокрушенно покачал головой Гитлер. — Даже в беседах со мной. Но мы не можем не учитывать ту силу и ту власть, которые представляет здесь этот Посланник Шамбалы и этот, как его, — пощелкал пальцами Гитлер, апеллируя к Визнеру.