Владислав Кузнецов - Крылья империи

Прежде всего, было решено прекратить вывоз сырья. Любого, даже не особенно подверженного переработке. Например, на вывоз хлеба и леса вводилась государственная монополия, превращающая источник уничтожения русской природы в обмен на щетки для ногтей — в тяжелую руку на горле продовольственно недостаточных стран. Планировались чудовищные пошлины на пушнину, на сырое железо и чугун, на пеньку, на лен, и на все такое прочее. При этом убирались вовсе пошлины на сталь, на канаты, на мебель, на корабли, на ткани и шитую одежду.

При движении товара в другую сторону все обстояло в точности наоборот.

Становилось очень невыгодным покупать за границей хоть что-то готовое.

Баглир предвидел, как взвоет Европа. Ухваченной за горло почует себя даже Испания — парусный флот без пеньки дело немыслимое. Разве только соседкам Пруссии, Австрии да Швеции будет все равно. Промышленность у них еще слабенькая, флоты небольшие. А как зло будет шептаться перед реформой дворянская коммерц-коллегия. И знал — Петр уже тренируется в произнесении фразы:

— Хотите чего-то — сделайте сами!

Пора было ввести в коллегию промышленников — и такой указ уже лежал, подписанный. Отныне членом коммерц-коллегии мог быть только владелец завода с оборотом не меньше ста тысяч рублей в год. Половина мест назначалась императором, треть выбиралась заводчиками, остальные места — прочими купцами. В таких условиях граф Строганов казался естественным председателем.

Баглир поспешил ему на это намекнуть.

— Можете считать это компенсацией за освобождение крепостных, — сообщил он, — варите сталь, и получите добрую прибыль.

Строганов запел старую песню о дороговизне переоборудования заводов.

— На вино для гвардейцев средства у вас нашлись, — напомнила ему Виа, — как вы уверяете, исключительно из естественного желания выслужиться перед новой властью. Вот вам случай выслужиться перед старой — причем не без пользы для себя. Так что переводите заводы на пудлингование. Кстати, товарищ моего мужа, капитан Кужелев, разработал стальной единорог. И почему-то мне кажется, что его примут на вооружение, а это означает крупный подряд на оружейный металл…

— Князь, я намерен танцевать с вашей женой весь вечер, — решительно заявил Строганов, — хотя она и грозится отдавить мне обе ноги. Но ноги для заводчика не главное. К тому же она единственная здесь дама, к которой моя супруга меня не приревнует.

Баглиру в этом отношении было проще. Так что оставалось откланяться и идти сквозь праздничное мельтешение искать других знакомых. Ему попался Кужелев, изобретший новый вид гранаты и потому чрезвычайно довольный, он уверял всех, что разрыв такой гранаты может убить двести человек пехоты и сто кавалерии разом.

А потом его поймала Дашкова. В прическе у нее торчало желтое перо. Его перо.

— Не знал, Екатерина Романовна, что оно вам так понравилось, — сказал Баглир, — иначе прислал бы целую охапку. А так раздарил во время линьки на писчие нужды своего заведения.

— Ну зачем же целую охапку. Излишества портят вкус. А вот второе я сейчас от вас получу. И третье…

— Ой, — возмутился Баглир, — больно же! И вообще, у меня новенькое оперение, природой выданное на целый год.

— Будете знать, как отдавать приличную женщину Ломоносову под начало. Он же совершенно неотесанный тип. Но да, гениальный.

— Не откажете мне в первом танце?

— Конечно, нет. Нельзя упустить случай надергать из вас пера хотя бы на маленькую подушечку.

Тут явился Петр с Елизаветой Воронцовой. Дашкова стала едко и метко высмеивать эту своеобразную пару. И как они будут вести полонез?

И вот началось это торжественное шествие.

— Когда-то это был торжественный военный марш, — рассказывала Екатерина Романовна, — но потом господа офицеры догадались, наконец, пригласить дам…

Баглир старательно перебрасывал шапку из руки в руку, делал величественные позы преклонения перед дамой.

Кажется, не опозорился… Или?

Только смолкла музыка, к нему подскочил польский посол, изобразил лицом государственные заботы, и уволок куда-то за портьеру, где начал сгибаться пополам от смеха.

— Ох, не могу, князь… Матка боска, такая пародия… Кто вас подучил-то?

— Танцмейстер, мосье Пик.

— Этот может, да. Будете в Варшаве, повторите. Все ценители старины в жупанах возжаждут изрубить вас в куски дедовскими саблями, а реформаторы во французских камзолах будут шпажонками вас оборонять… А потом придут саксонцы и растащат драчунов в стороны.

— Неужто так плохо?

— Для Варшавы, князь, для Варшавы. Русским сойдет.

А потом было первое совещание, на котором сидело два императора. Еще, конечно, Мельгунов, дядя Петра Георг Голштинский, Румянцев, Миних. И Баглир. «Принц Иван» все больше молчал, изредка вставляя цитаты из священного писания, тезки-Златоуста и других православных книг.

В конце концов Иоанна все-таки решили утвердить вторым императором. Более того. Было решено, что отныне в России будет всегда два императора — один из Голштейнской фамилии, другой из Брауншвейской. Или, как говорил Иоанн — Петровичи да Ивановичи. А чтобы не передрались — полномочия поделить. Войну же объявлять, и другие столь же важные дела вершить — по взаимному согласию.

— А если оба рогом упретесь? — спросил Мельгунов.

— Тогда пусть князь-кесарь рассудит. Напротив чьего решения контрассигнует, того и правда. Петру Александровичу мы доверяем. А в будущем князя-кесаря пусть Сенат утверждает, пожизненно.

— А кто будет назначать Сенат?

Задумались. И решили Сенат не трогать. А избирать для выборов князя-кесаря комиссию от всех сословий. И большинством голосов утверждать из десяти лиц, представленных императорами — по пяти кандидатов каждым. Подробные правила разработать поручили самому Румянцеву — как уже действующему князю-кесарю…

Выход войск в поход пришлось задержать на неделю из-за новой присяги императору Иоанну, который пока взял в руководство Синод, и князю-кесарю, которому было отныне предписано таскать на голове венок в древнеримском стиле.

Баглир стоял на пригорке и радовался, что к полевой форме ввели плащи. От резкого датского ветра не спасет никакой сюртук на меху. Пробьет насквозь, как пулей. Когда-то, три дня назад, тут были ветряные мельницы. Мельницы сгорели, Дон-Кихоты восемнадцатого века пользуются калеными ядрами. Но ветер остался. Вокруг жужжали ослепшие от долгого полета пули, на такой дистанции для его доспеха вовсе неопасные. А возможность схлопотать свинцового жука в глаз или висок почему-то не пугала. Может быть, Баглир просто очерствел. Искорка недовольно пряла ушами. У нее-то панциря нет.