Татьяна Апраксина - Самолет на все времена

— Ну… тогда нужно вернуться в Пемброк. Его же там совсем недавно видели.

— Посмотрим, Энди, — сказал мистер Гамильтон, и молодой репортер подумал, что его профессии наглость даже приличествует, но все равно выходит как-то неловко.

Должно быть, из-за разговора с начальником архивов в ту ночь мистеру Бретту приснился еще один неприятный и запоминающийся сон.

Хриплый голос, прыгающий, резаный, насмешливый, бесконечно уверенный, знакомый — его обладатель ушел в отставку как раз в нынешнем году, но сейчас звучит моложе, как в записях.

— Неизвестное летательное средство белого цвета, позывной «Асгард»… Ну и ну. Впервые позывной использован в Ирландском море в 27. Не смешно. Ни разу легально не заправлялось горючим и не пользовалось техническим обслуживанием на территории Соединенного Королевства. Способно непрерывно находиться в воздухе не менее пяти суток. Способно поддерживать контакт с шестью объектами одновременно. Способно поймать сигнал бедствия с любого расстояния. Дышит пламенем. Скусывает головы вражеским самолетам. Ну это, допустим, драматическое преувеличение. И, возможно, контролирует погоду. Не верю.

— Головы — это невкусно… очень, — собеседник, сидящий в высоком кресле, его и не видно, только слышно, явно усмехается. — Погода — очень сложно, почти невозможно. Просто слишком многие хотели… мечтали, точнее, чтобы так было. Остальное — чистая правда. Хорошая работа. Голос второго тоже смутно знаком. Подойти ближе не получается, вообще сдвинуться с места невозможно. А из угла полутемного кабинета почти ничего не видно.

— Каков ваш радиус действия? Не нужно. Если вы пришли или прилетели сюда, значит, согласны работать.

— Я уже работаю. И не хочу, чтобы мне мешали.

— Координируете службы спасения? Предупреждаете о постановке мин? Я же не предлагаю вам слетать в Берлин. Я знаю, могли бы, уже слетали бы.

— Верно — не могу. Остановите расследование, сэр. Придумайте что-нибудь убедительное — секретную разработку, например.

— Что будет делать эта секретная разработка?

— То же, что и сейчас.

— Кстати, я вас не узнал.

— Меня теперь не узнают, сэр.

— Жена? — в хриплом голосе никакого сочувствия, только любопытство.

— Никто.

— Как это вас так?

— Случайно. Как обычно. Несвоевременные действия, непредвиденные последствия. Я не собирался бежать. Смысл война уже потеряла, а вот инерция осталась — и переломить ее не получилось. Чего я хотел — выйти из игры. Хоть в землю. А если удастся выжить — заняться чем-нибудь однозначно полезным. Надолго. И без выбора. Чтобы соблазнов не было. От сих и до сих.

— Вы получили, что хотели…

— Я получил, что хотел.

— Над Дюнкерком вы летали. Над Северным морем тоже. Это вы можете. Мы воссоздаем… министерство неджентльменской войны или министерство неограниченных неприятностей, как вы его, помнится, называли двадцать пять лет назад. В дополнение ко всему прочему вы будете возить людей, туда и обратно, и оборудование. Хоть в кабине, хоть в когтях — им все равно, лишь бы тихо и надежно. И принимать сообщения. За это вы станете самолетом-разведчиком Управления Специальных Операций. Уникальной разработкой. А что демаскировались тогда под Дюнкерком, так на эвакуацию было брошено все…

— Только до конца войны, сэр. И возить людей, а особенно — оборудование, я согласен только в свободное время и по предварительной договоренности. И, поверьте, не по своей… прихоти.

— В полночь карета превращается в тыкву?

— Я как-то попробовал уйти на покой, — еще раз усмехается человек в кресле… человек? — Точнее, заняться не своим делом…

— Не объясняйте, — кашляет премьер-министр, — я, что ли, не пробовал?

— Я вам завидую, — серьезно кивнул мистер Гамильтон. — Воображение у вас замечательное. Если бы мне снились такие сны, я бы давно уже проснулся знаменитым. А мопс наш Уинстон и правда использовал бы такое диво, не задумавшись. И напрочь позабыв, какими словами называл и какие приказы отдавал. Не так обстояли дела летом сорокового, чтобы старое поминать…Но вы же понимаете, что это годится только для книги?

— А по-моему, — ответил Энди, — все совершенно ясно. Мистер Гамильтон сидел рядом с водителем, кресло его было отодвинуто назад, до упора, чтобы можно было вытянуть ногу. Энди к этому уже привык, и к ночным отлучкам, и к странному расписанию.

— Не тот жанр, — сказал мистер Гамильтон. — У вас получается не тот жанр. В романе о войне или о шпионаже, даже в детективе, не могут возникнуть эльфы, треножники марсиан или сумасшедшие ученые и спутать всем все карты. Даже в Ирландии, уж на что там никакие правила не соблюдаются. Самое большее, что может сделать арестованный повстанец по законам тамошнего жанра, это нарисовать реку и лодку — и уплыть. И то, если его имели глупость запереть в подходящем месте.

— Вам, конечно, виднее, мистер Гамильтон, — улыбнулся Энди. — Но какой из меня писатель, я всего-то репортер. Кстати, а как это — нарисовать и уплыть? Я про такое не слышал.

— А это про многих рассказывали. Про О'Нила. Про кое-кого из фениев. И про Майкла Коллинза, кстати. Он над этим очень смеялся. Потому что он-то знал, сколько усилий уходит на самое простенькое чудо. Да и вы тоже знаете — с тем же Дюнкерком. Говорят: пришли маломерки, сняли солдат с берега. А до того на побережье неделю никто не спал, собирали суда, проверяли, все перебирали, ставили флотские команды — владельцев-то там было немного, к операции допустили только тех, кто и в самом деле мог дойти туда и обратно под бомбами. Координировали, прикрывали. Расписание было. Теперь вспоминают: чудо, — усмехнулся рассказчик. — А в Ирландии и правда такое поверье есть, что существуют… места, откуда можно выйти, если правильно указать, куда. Показать или нарисовать. Или спеть. Но нарисовать проще всего. И уйти домой или просто туда, где безопасно. Впрочем, говорят, что это распространенный мотив… Руль вправо! Энди, который раскрыв рот, слушал рассказ, успел выполнить команду, и, наверное, ровно поэтому оба пассажира «Бентли» не оказались в широком кювете, тянувшемся вдоль проселочной дороги — в компании лягушек и жаб. Впрочем, самому мистеру Бретту это не очень-то помогло — он и не понял, обо что ударился головой: то ли о руль, то ли о лобовое стекло. Сознание он потерял вполне надежно, даже не успев разглядеть, что причиной аварии стала выскочившая на дорогу овца. Но машина не перевернулась и даже не съехала с дороги.

— Я вынужден доложить, что смертный приговор, назначенный на семь часов утра, — в голосе докладывающего некая доля злорадства, — не был приведен в исполнение. Сначала потому, что рассвет запоздал, а приговоренный выражал желание его увидеть, а затем по причине отсутствия приговоренного.