Джон Краули - Роман лорда Байрона

«Да, мне говорили об этом, — согласился Али. — Предки моего отца и покойной леди Сэйн весьма почтенны. Некогда они даже были связаны родством — так я слышал от нее, но не придал этому значения».

Адвокат кивнул — сдвинул густые седоватые брови — и раздумчиво приложил к губам набалдашник трости. «А собственность ваших родителей оставлена в довольно расстроенном состоянии — не приносит дохода — ограничена в порядке отчуждения — заложена на различных условиях — и распоряжаться ею вы не можете».

«Я не особенно вникал в суть дела, — сказал Али. — Управляющий осведомлен лучше меня — мне нужно бы расспросить его о нынешнем положении вещей — но вряд ли я смогу — должен попросить вас меня извинить — я, право, не в силах поддерживать компанию. Пожалуйста, располагайтесь, как у себя дома».

«Не премину», — ответил мистер Бланд, расплывшись в широкой, младенчески-невинной улыбке.

Али меж тем отправился бродить по опустевшему Аббатству: многие из тех, кто здесь прежде жил и трудился, разбрелись по другим, лучшим службам — или вернулись в сельские лачуги, откуда пришли. Куда же девался фактотум лорда? Али казалось вполне вероятным, что он мог сопроводить Хозяина и в подземные края (сам он выглядел в подлунном мире только гостем) — служить за Гробом, как служил при жизни. Где дикие Звери, которых отец любил держать при себе, ценя в них свойственные и ему безотчетные побуждения , иначе говоря — инстинкт ? Умерли от горя — или бежали в Леса, устрашать дровосеков. Но было еще одно существо, которое Али разыскивал по всем залам и подсобным помещениям, однако так и не нашел, пока Старина Джок не привел его к укромной могиле под раздвоенным вязом, где он и упокоил Стража — преданного друга и защитника, благородного сердцем! Наверное, твердил Старина Джок, сердце-то у него и надорвалось, когда Али исчез — иначе не скажешь — безутешный пес отказался от еды и оттого умер. Али опустился на колени у воздвигнутого добрым Джоком простого камня без надписи и плакал, как ни о ком из отъятых Смертью.

Почему бы ему тут не остаться и не жить одному — в обществе одних только призраков, если они вздумают явиться? Ужаса они теперь не могут внушить. Здесь он мог бы жить, не делая зла; а если бы вздумал вновь предстать миру, тогда вызвал бы их, дабы они вновь его предостерегли, ибо ни одно из его деяний на Земле не принесло добра ни одному созданию — даже ему самому — и незачем ему никуда стремиться!

Конечно же, Али там не остался — такие порывы умащают наши души целительным бальзамом, но мы редко сохраняем им верность. Али вернулся в Лондон с мистером Бландом, толковавшим весь путь о его Имущественном Положении и о будущих доходах, которые, по мнению Законника, без труда можно увеличить. Мистер Бланд говорил — и говорил снова — как с пользой провел утро в беседе с управляющим над пыльными кипами бухгалтерских книг, счетов и документов, заполнявших комнатку, и за несколько часов приобрел больше познаний об истории рода Сэйнов, нежели сам Али. «Поручите все ваши дела мне, — обратился он к Али, — клятвенно заверяю вас: хуже они не пойдут, а вот что улучшатся — сомнений почти нет. Вы не получили должной выгоды из того, что принадлежит вам, зато другие воспользовались вашим неведением и небрежностью — полагаю, тут не обошлось и без покойного лорда, — но не огорчайтесь — если вы, сэр, позволите мне быть вашим слугой, для вас начнется новая Эпоха».

«Мой отец был убежден, что выжал из собственности все возможное, — отвечал Али, — и что нынешний закон действовал против него».

«О нет, — возразил великий ум, — о нет, милорд — как наш Спаситель сказал о субботе: Закон для человека, а не человек для Закона; если мы свято поверим в то, что Закон уступит нашим Намерениям, когда те станут предельно очевидны его Блюстителям, тогда со всей несомненностью — хотя рассмотрение может и затянуться (как известно, не все просители доживают до его завершения — не дай Бог, чтобы такое случилось с вами!) — мы можем полагаться на благоприятный исход дела — при условии, что мудро выложим наши карты ».

Али поразмыслил над этими замечаниями и предложениями — хотя и не слишком с ними мудрил — из-за своего, как было сказано, неведения — и, по возвращении в Лондон, через самое непродолжительное время пришел к выводу, единственно для него возможному.

Препоручая наши дела новым посредникам, не испытываем ли мы то же беспокойство, что и Генерал, когда он бросает войска против предположительно слабого вражеского фланга, не зная в точности, верна ли его догадка и каким будет исход битвы: кончится она победой или поражением? Или же, коль скоро подобное переживание нам незнакомо — нам, в большинстве своем мирным гражданам, — тогда, возможно, эти чувства близки влюбленному, когда он, поборов все Колебания, произносит наконец краткие, но важные слова перед юной Леди — слова, которые нельзя взять назад, — а если такое и случится, то обойдется дорого и повлечет за собой разделение единой до того плоти. Не исключено, однако, что сходные чувства гораздо более обуревают избранницу, когда она выражает согласие! Впрочем, стоит ли выискивать сходство — все просто — это воплощение Судьбы: берем и ставим печать, выводим чернилами наше имя — которое столь странно смотрится на бумаге, столь же полной смысла, что и листы Сивиллы. При этом нас может внезапно охватить желание заполучить бутылку шампанского во льду и салат с омарами, закурить сигару в беспечной компании: все это стало в избытке доступным многообещающему молодому человеку, каким вдруг сделался Али.

Стояло на удивление теплое лето — лето торжества союзников, когда stupor Mundi [23] Чудо Света ( лат .). вновь поверг мир в ступор, на сей раз проиграв сражения и отрекшись от престола, хотя ранее изумлял вселенную тем, что одерживал победы и низвергал троны других монархов: увы, его разум, подчинявший, казалось, себе Фортуну, ей уступил. Исполинские Бурбоны катались по Лондону в каретах, запряженных белоснежными лошадьми; еще более исполинские Ганноверы заключали французов в объятия (если их удавалось обхватить), поздравляя с Реставрацией; старик Блюхер разъезжал по городу, и всюду шли толки о его тевтонских повадках и пристрастиях, а также о размере его Сапог, которые покидали Балы и празднества, опережая седую голову их владельца. Все богатые дома в Мейфэре были залиты огнями; то и дело устраивались маскарады, куда многие являлись в Обличии, разительно несхожем с их подлинным — а иные прятали лица под масками.

На одном из таких светских раутов в Мейфэре, где Али бродил, не зная, куда себя девать, — вальсировать он не умел, как не умел и ловко перебрасываться остротами, — Достопочтенный привлек его внимание к редкой красоты темноволосой бледной девушке, державшейся с необычной невозмутимостью: она спокойно сидела в стороне от Толпы и казалась столь же чуждой суете, как и он сам (или, возможно, ожидала, что ее внимание чем-нибудь займут). «Ее зовут Катарина, — ответил Достопочтенный на вопрос Али. — Из семейства Делоне; в обществе она появилась в прошлом или позапрошлом сезоне, но с тех пор я не замечал, чтобы она как-то особенно блистала Нарядами или числом Ухажеров. В кругу людей, близких ей по интересам, может подолгу беседовать — во всяком случае, говорить — на близкие ей темы, и говорить очень хорошо, хотя чаще хранит молчание, вот как сейчас, равнодушная к привычным сплетням и легкомысленной болтовне». Имя девушки показалось Али знакомым, однако он не сразу вспомнил, при каких обстоятельствах впервые его услышал, — а когда припомнил, его пробрала холодная дрожь, не ускользнувшая от глаз приятеля — который расхохотался, приписав это волнение совершенно иной причине, — ведь мисс Делоне была той самой наследницей, на которую лорд Сэйн в последнюю ночь своей жизни принуждал Али обратить внимание! «Позволь узнать, согласна ли она с тобой познакомиться», — обронил мистер Пайпер и, прежде чем Али успел его остановить, растворился среди людей, которые прохаживались мимо.