Джон Краули - Роман лорда Байрона

«Ты натравил бунтовщиков на своих же соседей? — вскричал Али. — Отлично зная, что из этого выйдет?»

«Что именно я знал? — отозвался Энгус. — Я знал, что судьи, чиновники, надсмотрщики и плантаторы, назначенные Повстанцами к гибели, всецело этого заслуживали — и первым среди них я сам. А вот заслуживают ли уже теперь петли — или им это еще только предстоит — мятежные негры, которые заняли (насколько мне известно) Властные Кресла, облачились в расшитую золотом Униформу и заказали собственные портреты, этого я не могу сказать. Но какая разница; в те края я больше не вернусь. Я отплыл навстречу восходящему солнцу — к моей Отчизне, — обладая наконец средствами, достаточными для осуществления мести: только это желание и двигало мной за все время моей деловой карьеры. Не понимаю, каким образом сердце способно сосредоточиться на одной-единственной мысли: как если бы раскаленный уголь сохранял свой жар неизменным, не сгорая и не остывая; так мне казалось тогда — но не теперь. На ирландском берегу я избавился от судна, распустил команду, снабдив прежних невольников всеми необходимыми бумагами за подписями и печатями; поставил перед ними условие, что они разъедутся по странам, какие сочтут своим новым Домом, однако ни словом не обмолвятся о моем прибытии — на что они охотно согласились. Отныне без всяких препон я мог передвигаться по стране в любом направлении — и исходил ее вдоль и поперек (кошелек, набитый золотом, с успехом заменяет Плащ-невидимку); собрал много сведений о судьбе родного гнезда, о постыдном его упадке благодаря попечению Отца — и о кончине Матери: она умерла до того, как я смог коснуться ее руки; до того, как испросил у нее благословения и прошептал слова прощения! Узнал я и о тебе, Брат мой, — и о том, как ты незаконно присвоил себе мои права».

Али чуть не вскипел гневом и готов был потребовать ответа от сокрушенно поникшего рассказчика — но что-то его остановило — на лице Энгуса выражалось полное равнодушие к смыслу фразы, словно никакого оскорбления он в нее не вкладывал, — хотя слова не могли не уязвлять. Незаконно присвоил! Хотел бы он никогда не слышать язык, на котором они теперь говорят; не видеть земли, незаконно присвоенные ! «Каким образом, — спросил Али, — ты разузнал обо всем этом — обо мне — так, что тобой никто не заинтересовался?»

«Я открылся одному из домочадцев, — ответил Энтус. — Быть может, опрометчиво, однако (сам не знаю почему) уверился в том, что замысел мой удастся, что Звезды скрепили его печатью и Ангелами небесными — нет-нет, не ими! — он начертан в Книге грядущего, откуда эти строки не могут быть стерты. Старому слуге, который ходил еще за моим дедом и, кажется, за прадедом тоже — седовласый старец — крепкий как кремень…»

«Старина Джок! — вскричал Али. — Он знал о тебе?»

«По неким знакам, которые он умолил меня показать, он удостоверился, что я — это я: так же и нянька Улисса убедилась в том, кто перед нею стоит. Я попросил его хранить молчание: он с готовностью дал обещание и соглядатайствовал в доме всю ту неделю, когда я вынашивал планы. Он им даже содействовал — поскольку полагал, что я появился, дабы занять место, положенное мне в Доме по праву, — иными словами, заменить тебя, — в чем я его не разуверял. Вижу по твоему лицу, как ты поражен: старик клялся, что любит тебя, — и я не сомневаюсь, что он был искренен, — однако люди подобной закалки накрепко связаны стародавней верностью — под ее игом они надорвут сердце и сломают себе хребет раньше, чем освободятся от оков. Твое внезапное возвращение в Аббатство внесло серьезные помехи: именно то время я посчитал наиболее удобным для свершения своего дела. Но я неукоснительно придерживался задуманного. Именно Старина Джок отправился той ночью верхом на клячонке вдогонку за каретой лорда Сэйна; наутро, когда отец благодушествовал в имевшей дурную славу Таверне на южной дороге, старик сообщил ему, что в Аббатство нагрянул некий незнакомец, желающий переговорить с ним наедине — о законном сыне лорда и о Наследстве, — причем разговор этот ни в коем случае не должен состояться ни в общественном месте, ни под крышей у лорда. Думаю, что если бы подобное известие доставил лорду Сэйну кто угодно, но только не старый преданный слуга, он в жизни бы не согласился направить стопы в заброшенную сторожевую башню. Но случилось так, и лорд явился туда, где ждал его я».

«И намеревался там с ним расправиться? — не выдержал Али. — Таким был твой замысел с самого начала? Ты полагал себя на это способным? Тебя не приводила в содрогание чудовищность предприятия — или хотя бы его затруднительность? Твоего противника нелегко было одолеть».

«Вот этого я как раз ничуть не опасался. Я понимал, что моих сил — хотя недруги вечно их недооценивают — недостанет для полного успеха. Но с Островов, бывших прежде моей вотчиной, я привел с собой мощь, о которой на родине не имеют даже отдаленного представления. Среди туземцев, вывезенных из родимых Лесов в кандалах и обреченных в Новом Свете на непривычный каторжный труд, и по сей день блюдется древнее Знание о жизни и смерти — ведовство, доступное лишь самым умудренным из них (сколь бы жалко они не выглядели) и передаваемое последователям из поколение в поколение шепотом, под строжайшим наказом хранить тайну и не выдавать ее под страхом смерти — или того хуже. Говоря коротко, жрецам этого культа (или попросту знахарям) известно средство, благодаря которому явного мертвеца — того, кто видится нам бездыханным, холодным и недвижным, — возможно предохранить от Разложения, и тот — лишившись сознания, не ощущая ни себя, ни мира, — продолжает служить Хозяину, который наделил его (а вернее, его плоть) способностью к жизни. Такой мертвец, по видимости живой, на деле не таков: он ничего не чувствует и ни о чем не знает. Однако беспрекословно подчиняется приказаниям — не испытывает ни боли, ни страха — он неутомим, вечно деятелен, бесчеловечно жесток и обладает чудовищной силой — его нельзя убить, поскольку он уже мертв!»

«Возможно ли такое?» — от ужаса у Али перехватило дыхание.

«Возможно ли? Говорят, будто армия, разгромившая солдат Буонапарте на Санто-Доминго, состояла из таких мертвецов. За достоверность истории не поручусь — но ты сам свидетель: именно такое существо по моему приказу вызволило тебя из тюремной камеры и доставило на корабль братьев-ирландцев, с помощью которых ты и совершил побег».

«Боже мой! — выдохнул Али. — Ужасно! Так значит, оно — он — тогда, в сторожевой башне…»

«Я хотел, — продолжал Энгус, — поговорить с лордом; это чистая правда. Я желал прежде всего прояснить для него дело — кем он был, что совершил, кто я такой — что да как теперь между нами — чтобы его, а не моя жизнь висела на волоске. Вот что я так долго обдумывал — довести до его сознания, дать ему понять, какое Зло он совершил и что оно не останется безнаказанным, — внушить ему, что его Замысел рухнул — по крайней мере одна из многих его жертв не уничтожена, и ему не уйти от праведного Суда».