Александр Трубников - Черный Гетман

— Ну что же, испытание ты прошел, — кивнул тот, небрежно принимая оружие. — Теперь тащи этого в овраг, землей там прикинь, чтоб не нашли случайно и возвращайся. Скоро в путь.

Разбойник обрадованно кивнул, вцепился в ноги убитого, поволок по траве, оставляя след. Душегубец, мигом потеряв интерес к происходящему, тронул поводья, направляя коня в сторону Ольгерда. Подъехал, улыбнулся. Молча вытянул нож и кинул его в траву.

Молчал и Ольгерд.

— Сам выберешь или помочь?

— Выбирать не из чего, — спокойно ответил Ольгерд

— Что так? Боишься оплошать?

— Я воин, а не палач. На безоружных руку не подниму.

Строй разбойников отозвался угрюмым роптанием. Шпилер тихо охнул и зашептал что-то, очень напоминающее молитву.

Главарь взмахом руки оборвал разговоры. Немного подумал, снова нахмурился. Объявил решение:

— Ну что же. Ты слово сказал. Кровью не повязанный, ты мне без надобности. Ясырь из раненого тоже никакой, только припас на тебя тратить.

— Утафить? — спокойно, будто речь идет о чем-то обыденном, поинтересовался Щемила.

— А зачем? — махнул рукой главарь. — Тут на три дня пути в окрест ни единого селения. Он к завтрему и сам собой сдохнет…

Строй разбойников рассыпался, и на поляне началась суета.

Через полчаса, выстроив пленных и поменяв тягловых лошадей, разбойники продолжили путь. Ольгерд, позабытый всеми, сидел, опершись спиной о ствол необъятного дуба. Обернулись к нему напоследок только двое. Принятый в банду разбойник — с откровенным страхом, да Шпилер, словно прося прощения за то, что ничем не может помочь. Первого Ольгерд не удостоил внимания, второму ободряюще кивнул.

Поляна опустела. Стих за деревьями гул копыт, чуть погодя растворился в шуме листвы и скрип тележных колес.

Привыкая к одиночеству, он примерно с час посидел под деревом. Самого по себе леса Ольгерд особо не боялся. Ольгов, в котором он родился и вырос, окружали точно такие же чащи и перелески. Будь под рукой завалящая пищаль, не о чем было бы беспокоиться вовсе, но разбойники, уезжая, не оставили даже деревянной ложки-баклуши. Душегубец не зря свое прозвище заслужил — запретив добивать раненого, знал на что обрекает его, бросив в лесу. Не отпускающая боль в простреленной ноге держала страшнее любого плена и делала Ольгерда легкой добычей для хищного зверья.

Дело тем временем шло к полудню. Солнце выглянуло из-за веток, ударило в глаза. Ольгерд подвинулся, прячась в тень, краем глаза углядел, как что-то блеснуло в траве. В его положении и полушка-клад. Собрался с силами, терпя боль, захромал по поляне. Разглядев, улыбнулся с облегчением. Не оставил его Господь своей милостью, дал надежду уцелеть. Под желтыми цветочками медуницы валялся позабытый главарем нож.

Заостренный кусок кованого железа в руках человека умудренного будет пострашнее рысьих когтей, кабаньих клыков да медвежьих зубов. Потому что заменяет и то и другое и третье. Повертев головой по сторонам, Ольгерд выбрал молодое деревце с развилкой на конце, добрался до него, срезал, обрубил лишние ветки, подогнал по длине. Получился вполне удобный костыль, с помощью которого можно было передвигаться без упора на больную ногу. Попробовал ходить — под мышкой давило. Ольгерд отрезал подол у рубахи, намотал на рогатину. Навалился всем телом, сделал шаг-другой. Хмыкнул довольно — без упора на раненую ногу, хоть и черепашьим шагом, но можно было двигаться вперед. Не день и не два, пусть неделя — но выйдет если не на тропу, так к реке, что приведет его к людям. За пропитание не боялся — в лесу с голоду и слепой не помрет.

Вторым делом, чуть отдохнув, вырезал и заточил две крепкие дубовые остроги. Теперь, случись по пути речушка, можно и рыбы набить. Огнем бы еще разжиться и совсем хорошо. Но разбойники, взяв в плен, отобрали все что было при нем — в том числе и надежное походное кресало.

Уголек бы завалящий, подумал он, разглядывая чернеющее посреди поляны кострище, которое осторожные тати, уезжая, залили водой. Хотя, с чем черт не шутит… Ольгерд опустился на колени и начал ковырять ножом мокрые угольки. Расчистив площадку, те угли что посуше да покрупнее, разложил на солнышке. Пристроился сбоку, тихонько подул, подождал, подул еще. На двух угольках посерели пепельные бока, а по кромке засветило желто-красным. Подкинул сухой травы, снова подул. Над травой закурилась тонкая струйка дыма и через некоторое время заплясал огненный язычок. Огонь — это и тепло и свет, и защита от зверья. Но главное — горячая пища.

Оставив ненадолго бесценный костерок, Ольгерд привыкая заодно к костылю, допрыгал до деревьев, осмотрел стволы, нашел на одном нарост, ковырнул ножом, срезал, заглянул вовнутрь, довольно кивнул. Гриб-трутовик будет тлеть, сохраняя огонь, два а то и три дня, имея его при себе за огонь можно не опасаться. Кряхтя, обошел вкруг поляны, выдернул из мха с десяток белых грибов, вернулся к огню, поджарил на прутиках, пообедал. На сладкое обобрал примеченный еще с утра ежевичник и отправился в путь.

О месте своего нахождения Ольгерд не имел ни малейшего представления, потому решил двигаться по следу разбойничьего отряда. Не будут же они, в самом деле, до белых мух по лесам кружить, да от людей хорониться, рано или поздно выйдут в обитаемые места.

Шел, точнее скакал с длинными передыхами до самого заката. Как только солнышко собралось на покой, сделал шалашик из еловых ветвей, развел костер, поужинал снова грибами и ягодами. Уснул сразу же, как коснулся головой пахучего елового ложа. Снов не видел. Проснулся после рассвета. Нашел росистую ложбинку, кое-как утолил жажду, продолжил путь.

Вроде бы шел сторожко, высматривая на деревьях следы от когтей, каким лесные хозяева метят свои угодья, но зверя все-таки проглядел. Вынырнув словно из-под земли, перед ним, загораживая проход меж двух сосновых стволов, расставив широкие лапы, возник волк. И не просто волк, а умудренный жизнью матерый волчище. Волк глядел на Ольгерда. Ольгерд в ответ, разглядывал возможного противника. А посмотреть было на что. Густой, словно зимний, черный вверху мех. Крепко сбитое тулово, широкая грудь, пальцы на комлистых лапах плотно сжаты. Лобастая голова с маленькими ушами и темными полосами вокруг белых щек. Хвост недлинный, в меру пушистый. В отличие от собачьего, волчий хвост не виляет и не топорщится, а потому намерений зверя не выдает. Пойди его пойми, чего задумал — то ли кинется, метя в горло, то ли, не желая рисковать, уступит дорогу и в один прыжок исчезнет в чаще…

Испуга особого Ольгерд не испытал. Волки в эту сытную пору в стаи не сбиваются. Делают это лишь зимой, когда голодно. Сейчас на дворе сентябрь, в лесу мелкой дичи с избытком, зачем ему человек? Но показать зверю зубы следовало в любом случае. Он медленно поднял и выставил вперед острогу. Волк в ответ прищурился, вздыбил загривок, но с места не сдвинулся ни на шаг. Ольгерд, набычился, сам сделал шаг вперед. Волк густо взлаял, словно пытаясь что-то сказать. В ответ ему из глубины леса донеслось разноголосое тявканье и подскуливание. Ольгерд вздохул облегченно и опустил острогу.