Александр Трубников - Черный Гетман

Ольгерд, не мешкая, отволок обеспамятевшего казака за печку, накинул на него сверху рушник, отдышался и спокойно вышел за дверь, где стоял встревоженный джура:

— Что там такое, пан? Звал кошевой?

— Да нет, — хмурясь, будто чем озабочен, ответил Ольгерд. — Главного-то в письме не было сказано, а новость я ему на словах передал не шибко и добрую. Вот он и разгневался. Велел не тревожить пока. Размышляет.

Джура, судя по оторопевшему виду, никак не мог примерить к старому казаку слово "размышляет", однако и показаться на глаза гневливому господину определенно не спешил.

Ольгерд, сдерживаясь из последних сил, медленно, с ленцой прошел к коновязи,

где у поленницы скучал Сарабун. Приложив палец к губам, Ольгерд скосил глаза на дом, мол молчи и не оглядывайся, после чего незаметно со стороны прихватил ничего не подозревающего лекаря за капюшон и прошипел ему в ухо:

— Ты зачем же, пьявочник поганый, здешних казаков горилкой с порохом потравил?

У Сарабуна задрожали колени и вылезли из орбит глаза. Он зашептал, испуганно озираясь:

— Не виноват, я пан Ольгерд! Хотел как лучше, а получилось, как у прошлого московского посланника… Давно же дело было было, я тогда только из родного Бердичева в Киев приехал и подручным у коновала устроился. Вот мы однажды с хозяином в богатый дом пришли, охотничьих псов лечить, а там французский инженер гостил, имя его я запомнил, Гийом де Боплан. Он грамотный был шибко, про казаков книгу писал, при нас зачитывал хозяевам про то, как сичевики от болезней лечатся. Я тогда речепт сей и приметил. Потом, у Хмельницкого в войске, вызвали меня к поважному казаку, велели его лечить. Вот я ему это средствие и прописал. Кто же знал, что Боплан сей с чужих слов побасенки собирал да для красного словца за правду выдавал? Как прослышал я, что казак помирает, испугался, сбежал в другой полк, где с паном Кочуром повстречался, храни его бог. Свечки потом ставил за погубленную по глупости христианскую душу…

— Тут ты не угадал, — осклабился Ольгерд. — Радуйся, пациент твой жив, здоров и тебя в гости ждет — не дождется. От благодарности так весь и лучится. Даже кол особый припас.

— Ж-ждет, говорите? — от страха бедный лекарь едва ворочал языком. — П-пан Ольгерд, всем что есть у меня, заклинаю, спасите от гибели! Слугой вашим верным буду до конца моих дней. Только не выдавайте меня этим зверям в человечьем обличье. Казаки — народ жестокий…

— Лезь в седло, — хохотнул тихо Ольгерд. Хотя было ему, честно говоря, не до смеха. — С Дону выдачи нет. Я кошевого отдохнуть пока попросил, так что с полчаса, пока он в себя придет и пустится в погоню, у нас с тобой есть. Выезжай со двора неспешно, а как за воротами окажемся, гони за мной, что есть сил!

Под скучающими взглядами дворовых холопов они покинули негостеприимное подворье. Немного отъехав, пустили коней в галоп. Сарабунова лошаденка, после того как Ольгерд огрел ее плетью, взбрыкнула от неожиданности и, ошарашенная от собственно лихости, рванула вперед по улице разметав отчаянно закудахтавших кур. Непривычный к седлу Сарабун заойкал.

Вылетев за околицу Ольгерд огляделся. Впереди на версту сплошные луга, не спрячешься. Справа блестит вода. Там протекает ручей, в который, не зная броду, соваться опасно, лошади могут в болото влететь. А оставшись без лошадей лучше самим возвратиться обратно и без команды лезть на припасенный кошевым кол. Можно, конечно, вернуться в город, но там особо не спрячешься — каждый новый человек на виду. Так что выход представлялся пока один: пока не подняли тревогу, мчать что есть духу к дальним холмам холмам и пробовать схорониться в лесу.

"Только бы не прознали, в какую сторону мы ушли — , подумал он, подхлестывая коня. — Если кинутся на другую дорогу, тогда успеем". Не тут то было. Убивая едва зародившуюся надежду на спасение, сзади донесся отчаянный тонкий крик:

— Туды, туды поскакали, дядько Богдан! Я их ще бачила, як в село приезжалы…

Ольгерд обернулся. С огорода, размахивая руками на них указывала встреченная на въезде девушка.

То ли кошевой оказался крепок и быстро очнулся, то ли бдительный джура, преодолев страх перед вспыльчивым батькой, постучал таки в закрытую дверь, но обещанного Сарабуну получаса у них теперь не было. Из-за домов, поднимая густую дорожную пыль, выносилась серьезная конная погоня.

Глухо и часто рокотали копыта. Впереди вздымался заросший деревьями холм, над которым серели прямые каменные стены большой православной церкви. Слева от холма уходила вдаль лесистая ложбина. Именно туда Ольгерд и решил направить коней — в лесу всегда можно спрятаться, запутать следы, отсидеться, сделав укрытие. Слобожане — не боровые охотники, следы в чаще читать не умеют.

Не будь рядом с ним Сарабуна, уйти бы было легче легкого, казаки воевали в пешем строю, а потому коней держали походных: выносливых, но не быстрых. Так что гонку в три — четыре версты его шустрому на бег жеребцу проиграли бы на раз. Лекарева же лошаденка была простой сермягой, которую только в телегу впрягать да под плугом водить. После того как они пулей вылетели из села, саженей с полста она честно пробовала изобразить боевой галоп, но быстро выдохлась и теперь, невзирая на все усилия Сарабуна, обреченно частила суетливой крестьянской рысью.

Обстановки нелепее нельзя было и придумать. Остановиться, чтобы снова попробовать объясниться, означало подписать не только себе но и злосчастному лекарю лютый смертный приговор. Суд казацкий был скор и жесток — обнаружив подлинное или мнимое преступление, сбежавшиеся на клич запорожцы тут же, без лишних формальностей проводили беглое дознание и выносили приговор, чаще всего заканчивающийся тем, что вора, изменника или убийцу вздергивали на ближайшем суку.

Проскакав с полпути до спасительного леса, Ольгерд обернулся. Расстояние между беглецами и преследователями сократилось саженей до трехсот, и в мчащейся группе можно было уже разглядеть отдельных всадников. Он насчитал семерых. "Как пить дать, догонят", — обреченно подумал Ольгерд и, закрепив повод на луке седла, начал заряжать свой второй пистоль. Первый, тот что за поясом, он разряженным не держал даже когда шел в баню.

Тем временем сарабунова лошадь начала проявлять первые признаки усталости: нервно похрапывала, кусая удила и ходила боками. До леса оставалось не так уж много и нужно было быстро решить, в какую сторону повернуть. "Только бы стрелять не начали", — подумал Ольгерд. Словно в ответ на невысказанные слова сзади послышались частые хлопки. Сарабун охнул, запричитал, врезал лошади пятками по бокам и намертво вжался в гриву. Чуткая на опасность крестьянская кобылка, полностью разделяя опасения своего седока, всхрапнула, поджала уши и рванула так лихо, что выскочила вперед на полкорпуса. Конь Ольгерда тоже поддал, догоняя товарку…