Денис Чекалов - Кровь дракона

Спиридон, отговаривавший Петра от участия в расправе, дома усидеть не смог. Как отвернулась Аграфена, молнией понесся за ушедшей вперед толпой. Догнав, к ней не присоединился, но и из виду не упускал, следуя за ней по узким боковым улочкам. Крепко верил Спиридон своим глазам, видевшим, как боярские холопи Москву поджигали, знал вину бояр, но чувствовал, что все происходящее — неправильно, не по-христиански, неправедное дело замышляется, в котором и его хозяин участвует.

Хоть и юн был Спиридон, но, наверное, именно поэтому сохранились в нем юношеская чистота и невинность, которые взрослые часто утрачивают. Эти чувства и помогли ему уловить дух греховности, сатанинской воли, спаявших толпу. Боялся Спиридон за жизнь Петра, но пуще боялся иного — что совершит Петр такое, чего себе не простит никогда.

Подойдя к хоромам Глинских, в мгновение ока выбили двери дубовые, укрепленные, ставни. Ворвались внутрь каким-то слитным клубком, ибо задние напирали на передние ряды, толкая вперед и не давая отклониться. Люди озверевшие начали ломать мебель, крушить внутренние двери, при этом столько желающих было принять участие в разрушении каждой вещи, что она превращалась буквально в щепки. При этом на пол высыпалось добро Глинских, и те, кто с самого начала шли поживиться, хватали его жадными руками, уберегая от уничтожения теми, для кого главной была только месть.

Кто-то из них, а может, и Потап это был, крикнул, крикнул, заглушая общий рев толпы:

— Не затем мы сюда пришли, чтобы вещи боярские крушить, а чтобы возмездия добиться! Мести, мести, смерть боярам!

Несколько человек схватили сабли, висевшие по стенам, и бросились во внутренние покои. Вновь выломав двери, толпа встретила двух бояр с саблями, приготовившихся защищаться. За ними, окаменев от ужаса, прижавшись друг к другу, стояли несколько молодых боярынь, подростков, все они пытались прикрыть собою маленьких детей, девочек и мальчиков. Ворвавшихся было так много, что бояре успели убить только первых двух нападавших — как стена людей накрыла их, засверкали сабли, и на полу осталось кровавое месиво. Старец, сидящий в кресле, видно, ходить не способный, поднял высохшую руку с криком:

— Холопы низкие, люди, чести не имеющие! Перед вами беспомощные дети и женщины, вы зверски, силой своей скотской, убили их защитников, так хоть беспомощным жизнь оставьте. Неужто своих жен и детей не помните?

Но ничто уже не могло остановить погромщиков, кровавая пелена затмила разум их. Вылетел вперед мужичонка хлипкий, с редкими слипшимися волосиками, усишками жалкими, да ручками тонкими. Видно, мелочь по торговой части, да мелочь, приобщившаяся к силе мрачной, и себя, может, впервые за всю жизнь, силой почувствовавшая. Взмахнул мужичонка саблей боярской, ухнул, да так ловко, споро снес старику голову, вроде заплечных дел мастер. Покатившаяся голова и брызнувший фонтан крови, окропивший передних, как будто дали новый толчок дикой ярости черни. Герой-плюгаш подхватил голову за седые волосы и бросил ее в женщин и детей, что вызвало бешеное веселье, больше похожее на вой.

Бежать из комнаты было некуда, подростки пытались закрыть стоявших за ними, мертвенно бледных, кричащих и рыдающих детей, но их убили в несколько секунд. Убивая женщин, из рук их выхватывали детей и бросали под ноги толпе.

Только сила Петра, умноженная стремлением помешать кровопролитию, позволила ему прорваться в комнату, где творилось злодейство. Размахивая мечом, он старался защитить беспомощных, но слишком многие обратились против него. Меч выбили из рук, и Петр едва успел подхватить летящего в толпу маленького мальчика. Но удержать не смог — ребенка выдернули руки мужика, в лице которого не осталось уже и проблеска разума, с побелевшими глазами и летящими из орущего рта клочьями пены.

Мгновенным ударом ножа он перерезал ребенку горло, и бросил его обратно в лицо Петру. Руки мертвого в полете взмахнулись вверх и охватили шею Петра, как будто живое дитя старалось удержаться на его груди. Непроизвольно Петр охватил маленький трупик, обливший его кровью, и заглянул в детские мертвые уже глаза.

«Алешу второй раз убили», — мелькнула мысль, и он стал оседать на пол.

— Что, получил сынка обратно, — завизжал из толпы желтоглазый. — Радуйся, баюкай мертвяка.

Петр с трудом поднялся, желая схватить гадину, но тот уже скрылся в толпе. Из окна был виден сад позади дома, где беснующаяся толпа гонялась за барскими холопами, убивая их без разбора. Выйдя в обширный зал, раньше великолепно отделанный, Петр увидел остатки деревянной мебели, сорванные и искромсанные картины, разбитые образа.

Между несколькими разбойного вида мужиками завязалась драка из-за рассыпавшихся драгоценностей, женских украшений. Другие такие же, забыв обо всем и навязав мешки из простыней, складывали туда шубы, бархатные, расшитые золотом, кафтаны, сафьяновые сапоги да жемчужные кокошники. С острой жалостью, но и непониманием возможности такого поступка среди свершившегося ужаса, увидел Петр немолодую женщину, в одежде, обгоревшей на пожаре и заменить какую, видно, было нечем. С лицом белым от виденного безумства, собирала она натруженными пальцами мелкие жемчуга, откатившиеся от дерущихся, которые на такую мелочь не обращали внимания. Выходя из дому, в каждой комнате видел он следы разбоя, убитых, кровь, смешанную с нанесенной грязью. Вместе лежали боярские и холопские дети, сравнявшиеся в несправедливой, мучительной смерти. Петр чувствовал себя оглушенным, потерявшим способность думать, чувствовать, одуревшим от криков и запаха крови. Сам не заметил, как в руке его оказался талисман, теперь совершенно черный.

— Теперь ты один из нас, — кричит ему странный человек из толпы, и понимает Петр, что не человек то вовсе, а корочун бесовский, один из тех, кто заманил его, смутив душу, в дело подлое, несправедливое.

От слов поганца еще больше разум помутился, да сказались раны, полученные им в столкновении с погромщиками, когда призывал он людей не разбойничать, жизнь, Богом данную, не отнимать. Все перед глазами смешалось, пеленой покрылся продолжающийся чудовищный погром, и грянулся Петр оземь, не видя и не чувствуя ничего.

Он очнулся, ощущая себя бессильным, утратившим даже способность дышать, ибо воздух с трудом наполнял легкие его сквозь стиснутые зубы, нос же полностью забила запекшаяся кровь. Петр вдруг с ужасом понял, что ослеп. Лежит он на чем-то мягком, голоса слышит чьи-то, а веки поднять не может, как и руками пошевелить. Что-то холодное, мягкое касается лица его, хочет Петр отпрянуть, да не может.

И вдруг сознание неожиданно прояснилось, различил Петр дрожащий голос Спиридона, который мокрой тряпкой пытался размочить кровь на висках Петра и всем лице его, покрытом коркой, горестно причитая: