Андрей Муравьев - Так хочет бог!

Араб взмахнул своим оружием, по плечу пробежал первый кровавый росчерк.

Позади возмущенно загалдели лучники. Они держались на отдалении, не решаясь приближаться к сече.

Горовой окончательно сосредоточился на поединке. Темп он уже потерял, осталось выгадать себе хотя бы одного поверженного врага. Тем более, что тот сам не стремился отойти за спины подоспевших товарищей.

Удар встречался ударом, выпад блоком. Сабли мелькали все быстрее.

К первой ране на плече добавилась вторая, узкий прорез на груди, над самым сердцем. У Горового не было кольчуги, и даже легкие касанья бритвенной сабли противника оставляли следы на теле.

Но и араб пропускал. Надрублен плащ, багровым подтеком окрасился рукав. Под наносником белеет зубами оскал, изображая улыбку, но из надкушенной в азарте губы на подбородок тянется тонкая струйка крови.

Налетевшие лучники всадили сразу три стрелы в круп лошади. План рушится на глазах!

Жеребец под седлом казака все хуже слушается колен, не реагирует на удила. Животное слабеет и готово пасть. Осталось немного.

Тимофей чертыхнулся. Ничего! Надо лишь прикрыться своей лошадью от стрелков, сбить врага и, перескочив в опустевшее седло, уйти дальше в скалы.

Осталось малость – победить.

Тимофей рубил, выискивая прореху в обороне соперника.

Вот, вроде, руку далеко отставил. Выпад! Но край чужого щита легко отбил лезвие, а по спине рыцаря потекла новая струйка крови.

Забавляется гад!

Араб ухмыльнулся в ответ на чертыхания.

И тут же получил два чудовищный удара. Один отвел саблю араба, второй проломил щит, вгоняя лезвие под чешую наборного доспеха. Латинянин шел на смерть, выйдя бездоспешным под ответный удар раненого стража. Шел на размен.

Сабля араба пошла вниз вместе с гортанным проклятием на незнакомом языке.

Но не дошла.

Две стрелы свистнули в воздухе. Одна прошила голову лошади беглеца, вторая лишь срезала прядь волос с его затылка, всадившись в приоткрытый рот противника.

Горовой полетел вниз, успев оценить и удивиться странному пернатому украшению на лице араба.

От удара о землю, в голове вспыхнули яркие сполохи, закрывшие небо кровавыми пузырями разводов. В ушах задавило, вгоняя в цепляющийся за картинки мозг чехарду ярких необычных картинок. Вроде застывшего в седле противника с торчащей из глаза стрелой.

На плечи навалились стражники, казак провалился в забытье.

На этот раз его связали, оставив свободными только ноги. Тугие кожаные путы стягивали локти и кисти рук, зафиксировав сидящую фигуру у стены повозки.

Казак мотнул головой, приходя в себя. Мир мигнул лучами пробивающегося через полотно навеса солнца и взорвался в мозгу чудовищной болью.

– Курвы!

На ругань внутрь заглянул араб в блестящих доспехах. Горовой давно приметил этого сарацина. По всем признакам, у похитителей он был главным.

Араб уверился, что беглец пришел в себя.

Горовой зацедил сквозь зубы:

– Что, вражина? Добра я табе людей проредил?

Сарацин остался безучастным. Видимо, не понял.

– Шо вылупився? Попить дай! – Тимофей Михайлович для верности повторил требование на немецком, добавив в конце известное слово по-гречески. – Воды!

Греческий язык араб знал. Спустя минуту на настил перед ногами "латиняна" упал бурдюк. Руки при этом араб оставил связанными.

– Курва… – выдохнул подъесаул.

Сарацин исчез.

…Теперь ночами его сторожили. Двое бородачей с обнаженными клинками поочередно следили, чтобы пленник не устроил нового побега. Днем тоже присматривали, но не так рьяно. Впрочем, перевитому кожаными путами казаку было не легче. Освободиться стало невозможно.

Дважды, когда по вечерам его отводили к выгребной яме, Горовой ловил на себе полный ненависти взгляд. "Щеголь", выброшенный из седла при побеге, теперь обретался в самом хвосте каравана, присматривая за вьючными лошадьми.

Разок рыцарь умудрился дурашливо подмигнуть в ответ. Схватившегося за саблю сарацина оттянули его же товарищи.

Возможно, дело не было только в том, что стража позорно выбросили из седла.

…Через четыре дня они прибыли к стенам большого города.

Внушительная громадина крепости, высоченные башни, ров – все выглядело основательно. Подлатанная кладка, свежие клепки на открытых воротах, чаны со смолой на стенах – город содержали в порядке.

Антиох… Антиохия. После Константинополя второй по величине город Византийской империи, захваченный сельджуками. Следующая цель Христова войска. И новая надежда мусульманского мира.

Казак, рассматривающий все великолепие через откинутый полог повозки, удовлетворенно ухмыльнулся. Здесь его друзья не оставят. Обязательно отыщут. Если бы спрятали в горах, потянули в пески или степь, то тогда, вероятней всего, пришлось бы нелегко. А в такой мешанине лиц всегда найдутся те, кто запомнит странного пленника и донесет о нем весточку. Хотелось в это верить.

А уж в том, что его друзья землю рыть будут, чтобы выручить, казак не сомневался.

– Ты знаешь, по чему я больше всего скучал там? – Костя пододвинул к себе горячую сковороду. – По жареной картошке, доброму холодному пиву и мягкой туалетной бумаге, подвешенной у теплой сидушки.

Сомохов усмехнулся.

– Низко же ты ценишь достоинства этого мира, Костя. Землю, где путешествие вокруг света занимает пару дней, а мгновенная связь возможна почти с любым человеком на планете, – он развел руками. – Здесь почти прекрасно… Столько всего!

Малышев подцепил на вилку аппетитный кусочек жареной колбасы и склонил голову набок, оценивая румяность корочки.

Археолог вздохнул.

– Я хотел бы взять все это с собой.

– Точно, – продукция баварских мясных дел мастеров с хрустом подалась зубам, заполнив рот свежей сочной мякотью. – Только сундучок побольше найти надо. И еще, Улугбек Карлович, про больницы и Интернет не забудь.

Малышев жевал все также азартно, но глаза его понемногу грустнели.

– Где он ходит?

Минуту спустя, на соседний стул бухнулся мужчина.

Среднего роста, кряжистый, с наметившимся животиком и легкими залысинами "своего парня", он производил впечатление увальня. И лишь хитрый, въедливый взгляд не всегда вязался с простоватым лицом. А еще Игорь Тоболь был давним приятелем Кости Малышева. Недостаточно близким, чтобы его всерьез рассматривали структуры, взявшие вернувшегося фотографа в оборот, но достаточно надежным, чтобы к нему смог обратится сам Малышев.

С Игорем они когда-то учились за одной партой. Но после школы их дороги разошлись. Тоболь, приехавший в Москву из далекого Могилева вместе с отцом военным, ударился в коммерцию, арендовал точки на рынках, потом купил ларьки, затем павильоны, и за десять лет вырос во владельца маленькой сети по продаже хозяйственного барахла. Костя же пошел учиться в институт, потом долго искал себя в жизни, остановившись на роли разъездного фотографа немецкого агентства.