Илья Те - Абсолютная альтернатива

В сугубо практическом смысле более всего раздражало отсутствие указания на конкретных участников заговора. По косвенным фактам можно было строить догадки, записывая в ряды предателей высокопоставленных лиц, однако уверенностьи, что так оно и есть, отсутствовала не было ни в ком. Ну что ж, думал я, змеиный клубок придется размаотывать самостоятельно. Царь Николай, однако, размотать его не сумел. Сумею ли я — вопрос.

Разобравшись со своей «базой данных», я погрузился в анализ прочитанной информации. Снова и снова я перечитывал «Введение в корректировку», биографии участников, длинные перечни и перемешанные даты событий. И вдруг, злобно выругавшись, стукнул кулаком по столу. В море данных я просмотрел очевидное — то о чем знал уже в первый день пребывания в Точке Фокуса: «Введение в корректировку» и «энциклопедия» описывали ровно семь дней фактических событий!

Выходило, что историю гигантской страны, историю самого человечества, перекроили всего за одну неделю. С четверга двадцать третьего февраля — точно по следующий четверг, второго марта, когда последовало отречение. Первый четверг — спокойное течение времени. Спокойствие на фронтах, спокойствие в стране. Неумолимо приближается победа над врагом, на ближайшие месяцы назначено наступление. Мирная столица, верноподданные солдаты.

И в следующий четверг — катастрофа. Гибель Империи, падение государственной власти, трехсотлетней самой царской династии, цвета офицерства и интеллигенции, разрушение армии, предстоящее поражение в Мировой войне и тень шестилетней войны Гражданской.

Всего за семь дней?!

Ну что же, предсказанная Каином «критическая ситуация» и поставленная передо мной задача «выживания» читались вполне прозрачно. С волнением, я взглянул на отрывной календарь, затем на часы, висящие на стене. Гулко тикая, стрелки ускользали за полночь.

До падения Российской Империи оставалось чуть менее шести суток.

Их следовало прожить!

24 февраля 1917 года.

Первый час ночи. Железнодорожная линия Новгород-Могилев.

В то же мгновение, я словно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, острый и ненавидящий, словно как раскаленная игла палача, вонзенная в напряженные мышцы. Я рРезко, как будто ожидая выстрела в спину, я обернулся — так резко, что разрезанный телом и рукавами рубахи воздух всколыхнул бумаги, лежащие на столе…

Вагон-салон оставался тих и безмятежен. По-прежнему, в нем пребывали только я и министр Двора, развалившийся на диване. Похоже, меня начинали мучить фобии, подсознательный ужас каких-нибудь салических королей — вечное ожидание заговора или измены, яда или кинжала.

Пока мои напряженные глаза шарили по салону, граф Фредерикс очнулся. Веки министра раскрылись, и взгляд растерянно остановился на мне, чуть вялый, как после долгого сна.

— Живы, Владимир Борисович? — спросил я его чуть хрипло, не отрывая глаз от колеблющихся в окне штор.

— Так точно-с, — ответил мне граф, — но, где мы?

Я усмехнулся.

— А что вы помните из последнего?

Министр Двора стушевался.

— Помню смутно, — рассеяно проговорил он, — кажется, заседание Госсовета, Аудиенция Их Высочеств, приемы… Потом я отправился за Вашим Величеством, чтобы звать к ужину, да! Потом как провал… Не знаю.

«Значит, — подумал я, вспоминая события моего первого вечера во дворце, — Фредерикс являлся Каином примерно одиннадцать часов. А впрочем, кто может ручаться, что сейчас передо мной не Каин?»

— Мы следуем в Могилев, — пояснил я просто, решив не мучить старика, если все же передо мной сидел он, а не хронокорректор. — Вы заснули, и я не велел вас будить. Вы крепко спите, милостивый государь!

Затем я встал, и, не пытаясь подражать царю Николаю, прошествовал к бару. Выбор напитков в вагоне-салоне оказался огромен, однако марки стояли сплошь незнакомые. Открыв наугад какой-то коньяк или брэнди, я начислил себе в стакан на четыре пальца и смачно, сквозь зубы вылакал, будто извозчик стакан самогона после изнурительной смены.

Фредерикс таращился на меня с почти вылезшими наружу глазами. Последний из русских царей, как известно, крепких напитков не потреблял. Судя по вытянутому выражению лицо моего визави, передо мной был все же граф Фредерикс, а не Каин. Ну и аминь.

— Не желаетеБудете? — запоздало поинтересовался я.

Граф судорожно помотал головой.

Тогда я схватил бутылку, стакан и плюхнулся рядом с ним на диван.

— Раз так, сходите в купе, — велел я министру, — мне нужен адъютант, узнайте, проснулся он или нет?

Шокированный выходками монарха, мой спутник послушно прошел к началу вагона и вывалился наружу. Я снова налил себе дрожащей рукой. Коньяк в бокале тускло блестел и переливался. Принятый натощак, в состоянии сильного нервного напряжения, крепкий ароматный напиток подействовал очень быстро. Сознание чуть поплыло, и запутанное положение Николая Второго теперь сознавалось мной контрастней и четче — ясно, как расписанное на листе. Картина происходящего очистилась от лишних деталей и шелухи.

В чем суть сложившейся ситуации, спросил себя я?

Когда-то и где-то, мне удалось читать, что политические события являются отражением экономики. Мнение прогрессивного революционера о происходящем, вероятно, звучало бы так: нищие классы угнетенной страны страдали под пятой издыхающего монархического режима. Светлые силы революционных преобразований смели их с лица земли. Годится как версия? Да. Однако «энциклопедия» Каина говорила совсем о другом.

Могучие силы, определившие развитие русской экономики почти на сто лет вперед, — включая время промышленного рывка, называемого в энциклопедии непонятным словом «советский», — обозначились в России очень давно.

Еще в первой, составленной специально для царя Николая Второго росписи государственных доходов и расходов на далекий 1895 год, некий министр финансов Витте приводил наглядные факты. Отталкиваясь от них, было не трудноне представляло труда проследить ту фантастическую, но при этом совершенно реальную динамику, с которой «отсталая угнетенная страна» под управлением «издыхающего» самодержавия рвала все представления о возможностях экономического подъема, «отсталая угнетенная страна», под управлением «издыхающего» самодержавия. У русского царя не былоотсутствовала необходимостьи завышать экономические показатели на бумаге — он не отчитывался ни перед кем на съездах и в комитетах, а потому, показатели роста были на самом деле реальными. И они поражали!