Генрих Эрлих - Царь Борис, прозваньем Годунов

Я почему так раздражен? Потому, что зараза эта и наш с княгинюшкой двор не миновала. Видел я, как уходят добрые отношения между людьми, как все начинают смотреть друг на друга с подозрением. И вот прознал я, что одна из Парашек нашептала в Разбойном приказе извет на благодетельницу свою и названую мать. Как прознал, так и не сдержался, приказал тайно утопить предательницу. Вы меня за это не осуждайте, токмо Бог мне в этом судия. Больной член надо отсекать без жалости, а с ведьмами есть только один надежный способ борьбы. Княгинюшке же я ничего не сказал, даже утешал ее в пропаже любимой воспитанницы. Надеюсь, что и это Господь мне простит.

За всеми бедствиями о самозванце не то чтобы забыли, но задвинули в дальний уголок памяти. После первого резвого розыска за ним даже перестали следить пристально, довольствуясь редкими и краткими сообщениями из Самбора и Львова, где он обосновался после позорного отъезда из Кракова. Да и вельможи польские и литовские успокаивали нас, заверяя, что не допустят нарушения договора мирного.

Если что и сделали, так это удвоили заставы на границе литовской, чтобы перехватывать прелестные письма самозванца, коими он за неимением оружия бомбардировал приграничные наши области, пытаясь возмутить народ. Но некоторые из этих писем все же прорывались через кордоны, и в народе поднимался глухой ропот, даже некоторые бояре говорили, пока тихо, а вдруг это в самом деле чудесным образом спасшийся царевич Димитрий, и обсуждали, что из всего этого может выйти.

Я к тому времени по признакам разным догадался, что Борис Годунов унес нашу общую с ним тайну в могилу и что царь Борис был искренне уверен в давней гибели царевича Димитрия в Угличе. Почему это сделал Годунов, я не знаю, более того, думаю, что тут он ошибся. Негоже, когда царь не знает о самом важном в державе своей. Борис ведь долгое время смотрел на все потуги самозванческие как на нечто несущественное, неспособное поколебать его трехсотлетнего трона. Самозванческие и не могли поколебать, я и сам в этом уверен, даже и сейчас, после всего. А если не самозванческие? Тут даже при малой вероятности меры надо было принимать строгие и решительные. Борис не принял.

Только и сделал, что громогласно объявил все результаты розыска о бегстве из Чудовского монастыря дьякона Григория Отрепьева, коего и назвали тем самым самозванцем. А дальше уж святые отцы в дело вступили, царевичу Димитрию стали петь вечную память, хотя на протяжении многих лет его имя даже не упоминали, патриарх Иов возгласил Григорию Отрепьеву анафему, полагая, что истинно православный с навеки проклятым дело иметь не будет. И анафему эту возглашали по всем церквам русским. Там же до народа доносили и богомерзкое житие Расстриги, как его стали тогда называть. Но тут у святых отцов неувязка маленькая получилась. Поначалу они утверждали, что среди прочего воровства и пьянства Отрепьев еще в Москве отступил от Бога, впал в ересь и чернокнижие и, убоявшись наказания, сбежал в Литву. Но так получалось, что они сами просмотрели еретика у себя под боком, и не где-нибудь, а в самом средоточии православия, в Чудовском монастыре Кремля. Тогда святые отцы чуть подправили свой текст и стали говорить, что Расстрига отступил от Бога и занялся чернокнижием уже после побега. Народ наш, весьма невнимательно слушающий указы официальные, на эту неувязку мигом внимание обратил. «Юлят святые отцы!» — был общий приговор, и более этим призывам никто уже не верил. А над проповедями, что самозваный царевич собирается всю Русь в латинскую веру окрестить и одновременно соборы православные в лютеранские кирхи перестроить, уже откровенно смеялись: «Тогда уж лучше сразу концы резать!»

А между тем дело до войны дошло. Странная эта была война, быть может, самая странная из всех на моем веку, а уж я повидал их немало.

Рать, которая вторглась в пределы русские под знаменами царевича Димитрия, и ратью язык не поворачивается назвать, было в ней всего тысяча польских гусар и пехоты да полторы тысячи казаков, о пушках не говорю, пушек не было. А поляки? Да что это были за поляки?! Король Сигизмунд, подчиняясь решению сейма, походу московского царевича на Москву явно не способствовал, но деньги кое-какие дал для найма добровольцев, а еще пуще старался спровадить в это войско всех главных польских смутьянов, которые против короля бунтовали. Не обошлось и без обычного сброда, привлеченного возможностью богатой добычи в русских землях. Но для начала эта шайка принялась грабить окрестности города Львова, где у них было место сбора. Разоренные и измученные жители били челом королю, чтобы он указом своим войско это распустил, указ пришел через день после того, как отряды в поход выступили. В жизни соизволением Господа разные удивительные вещи происходят, но таких не бывает, разве что по злой воле человеческой.

Но вельможи польские пытались своими силами походу этому воспрепятствовать, предвидя в нем большие беды для державы своей. Киевский наместник князь Василий Острожский перекрыл отрядами своими все дороги, ведущие из Западных областей к Киеву, а сын его велел угнать все суда и паромы с днепровских переправ. Но народ киевский русского царевича горячо приветствовал и не только ему дороги обходные показал, но и все лодки свои ему для переправы пожертвовал. Так октября 13-го названный русский царевич вступил на Русскую землю.

Рать его к этому времени стала постепенно увеличиваться, стекались к нему казаки донские и запорожские, да и местный народ вливался в его войско. А народ в земле Северской непростой! Землепашцы мирные порубежные земли не любят, они в глубь страны смотрят, где расстояния и стрельцы от всякого грабежа защищают. На Литовскую же Украйну стремились люди лихие, холопы беглые, а иногда и прямые разбойники, все как один к ратному делу способные. Еще брат мой, желая населить эти земли, повелел местных жителей розысками не донимать и дозволил им жить спокойно. И те свою часть уговора исполняли справно, если и пускались в набеги грабительские, то лишь на литовскую сторону, а Литву на нашу сторону не пускали, оберегая границу. Брата моего они честили, бояр же ненавидели, потому что в большинстве своем бежали на Украйну от их несправедливостей. И в Иване Молодом они видели страдальца за простой народ против земских бояр, особенно по прошествии тридцати лет, когда те давние схватки опричнины с земщиной в сказки перешли. И вот является царевич, который называет себя Димитрием Ивановичем. Чему удивляться, что весь простой народ как один его сторону принял.

Главнокомандующим над своей ратью Самозванец (так я теперь именовал его в своих записках, заглавной буквой подняв в чине за смелость несомненную) назначил воеводу Юрия Мнишека. Но Мнишек такой же воевода, как я архиерей, пожалуй, архиерей из меня даже лучше бы получился по знаниям моим. Мнишек только одним отличился: дорог избегал, ходил все больше лесами, большие города стороной обходил и старался не удаляться далеко от границы, вероятно, чтобы успеть вовремя сбежать при малейшей опасности. Несмотря на это, успехи были впечатляющи: за две недели Самозванцу сдались Моравск, Чернигов, Рыльск, Севск, Курск, Кромы, Белгород, Царев-Борисов, Елец, Валуйки, Воронеж, Оскол и твердыня, казавшаяся неприступной, — Путивль. Честно говоря, я и сам удивился, сколько у нас крепостей, хотя в географии изрядно силен.