Генрих Эрлих - Царь Борис, прозваньем Годунов

Но с этой присягой все же неладно вышло. Текст присяги по обычаю составляла Дума боярская вместе с патриархом. В Думе же не было Мстиславского, Шуйских, некоторых других, Годуновы, даже вечно деятельный Семен Никитич находились в каком-то столбняке от неожиданности смерти Бориса, так что на первое место выдвинулся или сам себя выдвинул Иван Романов. Уж он-то был деятелен, всюду нос свой совал и, как я понимаю, к тексту присяги руку приложил. И было там среди прочего написано: «Не хотеть на царство злодея, именующего себя царевичем Димитрием». А ведь этот оборот первый и единственный раз сам царь Борис в свой последний день сказал, а кто тогда с ним заседал? Вот то-то же!

И вышел из этого большой соблазн. Раньше в бумагах официальных так никогда не писали, злодея именовали четко — расстрига Гришка Отрепьев. Кроме того, народ у нас особенный, он между строк читать горазд, а в строке половину слов по небрежности пропускает, вот и получалось: «…не хотеть на царство царевича Димитрия». А из этого даже самый темный крестьянин сделает вывод, что царевич Димитрий жив и именно он засел в Путивле.

Но тогда я об этом ничего не знал, не до собора мне было и не до присяги, я похоронами почившего царя Бориса занимался. С учетом положения, всеобщей суеты, нехватки времени и помощников сделал, как я считаю, неплохо. Вот и княгинюшка сказала: «Благолепно получилось!» Главное, я считаю, что много простого народу было и народ этот выражал непоказную скорбь. Сейчас чего только о царе Борисе не говорят, а всякие борзые писаки какие только небылицы не выдумывают, а я вам так скажу: русские люди всех царей своих любят, но Бориса любили, пожалуй, поболее обычного. Да и чего его было не любить? Молодой, видный, милосердный, в милостыни щедрый. Я, кстати, распорядился в день похорон раздать народу милостыню, ранее не виданную, и обещал двукратно в сороковины, благо после двух благополучных лет казна была полнехонька, даже несмотря на войну.

Одно меня немного расстраивало: лица у людей были скорбные, у многих и слезы лились из глаз, а губы шевелились не молитвенно, все тихо обсуждали слухи разные о смерти Бориса, те, о которых я вам раньше рассказывал, и другие, которым в таких случаях несть числа.

Тут надо несколько слов о новом царе сказать, я ведь, помнится, только раз и обмолвился о нем как об отроке дивном. Собственно, рассказывать-то нечего. Был Федор во многом точной копией отца своего, что и немудрено, потому что оба воспитывались одними и теми же людьми — царицей Ариной и Борисом Годуновым. Родители Федора к воспитанию его никакого касательства не имели, Борис — по молодости и по загруженности разными делами, Мария же находилась в полном подчинении у свекрови и, даже когда та удалилась в монастырь, боялась шагу ступить без ее позволения. Так что от родителей на Федора изливалась только любовь, что, впрочем, тоже немало.

После ухода царицы Арины и Годунова Федор наконец перешел под власть родителей, но Борис и в воспитании сына копировал своего пестуна, а Мария — Мария продолжала изливать любовь, но не более того. Царь Борис рано начал привлекать сына к делам управления, всегда сажал его рядом на заседаниях Думы боярской или при приеме послов, объяснял ему дотошно причины принятия тех или иных решений, но не поручал ему ни одного самостоятельного дела, пусть самого пустякового. Другой на месте Федора непременно бы взбрыкнул, но всякую строптивость бабка вытравила из него еще с пеленок, вместе с волей и естественным мальчишеским и мужским стремлением к свободе.

Воспитатели у Бориса и Федора были одни и те же, но обстоятельства их детства и отрочества все же сильно различались. Борис провел эти годы во дворце царя Симеона, испытывая на себе все причуды вздорного дедовского характера, он прошел хорошую начальную школу жизни, но эту науку постигал в ущерб всем остальным, и, несмотря на все усилия, в последующие годы Борис так и не смог преодолеть свою малообразованность во многих вопросах. Федор же с детства жил в неге и холе, окруженный любовью и многочисленными учителями. Я ничего не могу сказать о его уме, к сожалению, по разным причинам, от меня не зависящим, я с ним почти не общался, но премного и пречасто слышал от других людей хвалу его мудрости книжной, хотя это не то же самое, что ум, по себе знаю. Особенно восторгались иностранцы, но их мнению я еще меньше доверяю, по ним, если человек умеет бойко болтать на их языке, то уже и умен, а коли не умеет — то глупый варвар.

Но это все детали. Если бы меня попросили одной фразой описать, в чем было различие Бориса и Федора, я бы так сказал: Борис был истинным внуком своего деда, а Федор — своего.

Я не отказываюсь от слов своих, что был Федор отроком дивным — чистым, светлым, добрым, красивым, просвещенным не по годам. Я бы даже уподобил его ангелу Небесному, настолько он был оторван от суеты и грязи земной.

Эх, не ему бы возглавлять державу Русскую в час таких испытаний! Но — царей не выбирают!

Вернемся к событиям тех дней. В какой-то момент мне показалось, что Иван Романов стремится всю Думу боярскую под себя подмять и в главные опекуны пробиться, уж больно он суетился. Но на первом же после избрания Федора заседании Думы именно Романов предложил по древнему обычаю учредить при малолетнем царе опекунский совет и тут же предложил ввести туда Мстиславского, Василия и Дмитрия Шуйских, Семена и Степана Годуновых. От ответного же предложения долго отказывался и лишь после просьбы самого Федора с показной неохотой согласился. Тут же послали гонца в войско под Кромы с царским приказом Мстиславскому и Шуйским без промедления прибыть в Москву.

Тогда же решили вернуть в Москву Богдана Вельского. Ох уж этот Вельский, вечный смутьян! Третий раз возносился он на вершину власти, чтобы через короткое время с грохотом и треском скатиться вниз. И вот что удивительно: бояре Вельского терпеть не могли за худородство и заносчивость, Годуновы, бывшие друзья, понимали, что затаил Вельский обиду и на них, и на весь царский род за опалу и не преминет отомстить, но — звали! Я так думаю, что подобные люди, в небольшом, а еще лучше, в единственном числе в Думе боярской нужны и очень даже всем полезны. Ведь у Вельского язык что помело, что думает, то и говорит, иногда и додумать мысль до конца не успеет, а уже ее выговаривает. Но часто мысли эти далеко не глупые и с мыслями многих других бояр совпадающие, но те не рискуют их сами высказывать и с радостью уступают роль застрельщика Вельскому, чтобы посмотреть, куда дело повернется. Бывают мысли очень дельные, другим боярам в голову не приходящие, причем у Вельского достает решимости их немедленно в жизнь воплощать, коли обстановка этого требует, вспомните, как он стрельцами Кремль укрепил сразу после кончины царя Симеона. Но иногда, в запале или спьяну, Вельский высказывает идеи совсем уж химерические или прямо угрожающие безопасности державы, тем самым давая основание убрать его в любой момент. Вот я и говорю: очень удобный человек!