Генрих Эрлих - Царь Борис, прозваньем Годунов

Нечто похожее происходило и в Думе боярской. Некоторые бояре из молодых приступили к царю Симеону с теми же требованиями похода незамедлительного на Вильну и Краков, благо и войско в сборе. С большим трудом сдержал царь Симеон воинственный порыв боярский и направил их мысль к поискам мира. Приказал снестись с вельможами литовскими и убедить их воздействовать как-то на короля Батория, унять его кровожадность, заставить его начать переговоры о вечном мире, о родстве и дружбе искренней. Сам же царь продиктовал письмо к Баторию, в котором впервые, наступив на горло собственной гордости, именовал Батория не соседом, а братом, хотя и не напрямую. Вот что было написано в том письме: «Не хочу осыпать тебя упреками и возражать на упреки встречные, ибо хочу быть в братстве с тобой. Даю опасную грамоту для твоих послов, коих ожидаю с доброжелательством. До того же да будет тишина в Ливонии и на всех границах! А в залог мира отпусти пленников русских, на обмен или на выкуп». Баторий ответил неучтиво, что о посольстве в Москву не может быть и речи, что готов он в виде снисхождения (!) принять послов царских в Кракове, что пленников не отпускают во время кровопролития, что они в земле христианской, следственно, в безопасности и не в утеснении, и в заключение требовал нагло четырехсот тысяч золотых в возмещение его издержек военных. Симеон же вновь ответствовал миролюбиво: «Забудем слова гневные, вражду и злобу. Не в Литве и не в Польше, а в Москве издревле заключались договоры между сими державами и Русью. Не требуй же нового! Здесь мои бояре с твоими послами полномочными решат все затруднения к обоюдному удовольствию государств наших». Было и другое письмо, в котором царь Симеон в знак своей доброй воли предлагал Баторию несколько городков, нам не нужных, в той же Ливонии, отказывался от прав на Курляндию и намекал на возможность других даров земельных, кои надлежит обсудить за столом переговоров.

Вотще были все старания Симеоновы! Как оказалось, Баторий и не мыслил о мире, все это время он использовал на то, чтобы дать истерзанному войску своему отдохнуть на зимних стоянках, сам же добивался у сейма польского новых денег, коих ему катастрофически не хватало. Так прошла зима, весна, клонилось к закату лето, царь Симеон, убаюканный завязавшейся перепиской с Баторием и приближением зимы, столь страшной для войска польского, отозвал многие полки от границы западной, и в этот момент Баторий нанес вероломный удар. Уподобившись татям лесным, он избегал дорог прямых, шел тропами звериными, гатил болота, прорубал просеки в пуще заповедной, куда, почитай, полтора века не ступала нога честного человека, так выскочил он к Великим Лукам, городу торговому, богатому, обещавшему щедрую добычу алчному войску Баториеву. В городе, находившемся в глубине земли Русской, было всего шесть или семь тысяч воинов, да и стены его деревянные сильно обветшали и прогнили, тем не менее город сопротивлялся упорно и, лишь когда подорвали главную башню подкопом и сожгли стены, сдался на милость победителя. И король явил милость: венгры и немцы ворвались в безоружный город, устроили варварское избиение жителей и предались неистовому грабежу. То же произошло и в городках окрестных, в Велиже, Усвяте, Озерище, Заволочье, поляки дошли даже до Старой Русы и зачем-то ее сожгли. После этого рать Баториева, отягощенная добычей, устремилась назад, в пределы литовские. Воистину набег разбойничий, неподобающий государю просвещенному.

Такого вероломства нельзя было спускать, к следующему лету царь Симеон приказал собрать рать несметную, пока же, в горечи сердца, направил королю Баторию письмо укоризненное: «Мы, смиренный Государь всея Руси, по Божьей милости, а не по многомятежному человеческому хотению, пишем избранному королю польскому: когда Польша и Литва имели также венценосцев наследственных, законных, они ужасались кровопролития, ныне же нет у вас христианства! Ни Ольгерд, ни Витовт не нарушали перемирия, а ты, заключив его в Москве, кинулся на Русь, взял Полоцк изменою и письмами подметными обольщаешь народ мой, да изменит царю, совести и Богу! Воюешь не мечом, а предательством и с каким лютым зверством! Воины твои режут мертвых, ты жжешь Великие Луки калеными ядрами, изобретением бесчеловечным и варварским, кое и позволительно использовать только против народов варварских. Хочу мира, ты хочешь убийства; уступаю сверх меры из человеколюбия, ты требуешь более и неслыханного: требуешь от меня золота за то, что беззаконно, бессовестно разоряешь мою землю! Муж кровей! Вспомни Бога!» И еще объявлял царь Симеон Баторию, что если мир не будет заключен немедленно, то прерывает он всякие отношения с Речью Посполитой и ни он, ни наследники его не будут принимать послов польских раньше тридцати, нет, исправил Симеон, пятидесяти лет!

Ответом на сию проповедь смирения и всепрощения была ругательная грамота Батория, недостойная венценосца. Вновь он клеветнически писал о происхождении нашем, а в качестве доказательств прислал многочисленные книжонки, в Германии и Италии изданные по его же наущению и на его деньги. Вновь выдвигал требования безумные: Псков, Смоленск и вся Северская земля. Обзывал царя русского мучителем, волком, ворвавшимся в овчарню, грубым ничтожным человеком, уподоблял его дикому татарскому хану, слизывающему кобылье молоко с гривы лошадей. Если Баторий хотел оскорбить царя русского сравнением с ханом татарским, то тут он сильно ошибся и лишь еще раз свою необразованность напоказ выставил. Ведь кто мы и есть, как не великие ханы Великой Тартарии, MEGALION TARTARIA, кое название некоторые косноязычные дьяки произносят как Монголо-Татария. Название это красуется аршинными буквами на любой карте, растягиваясь от Европы до моря Восточного, до островов, откуда восходит солнце и куда европейцы, слава Богу, еще не проникли. И иод этим названием славным меньшими буквицами выведены другие названия, каждое на своем месте, и одно из них — Московия, так европейцы называют один из улусов или, если вам так привычнее, княжеств нашей великой империи, что объединяет земли вокруг Москвы.

У меня тогда, помнится, мелькнула мысль, что, быть может, Баторий карты читать не умеет, потому и продирался прошлым летом через болота, минуя дороги прямые, и нежданно для себя выскочил к Великим Лукам. Но я не успел эту мысль додумать, равно и ту, как же попадает молоко кобыл на их гривы, потому что дьяк Андрей Щелкалов, громогласно грамоту Баториеву зачитывавший, к концу приблизился, где обычно содержалась главная мысль Батория, ради которой он изводил целый рулон пергамента. Баторий обвинил царя русского в трусости из-за того, что тот не появляется на полях сражений: «И курица прикрывает птенцов своих от ястреба, а ты, орел двуглавый, прячешься!» — и тут же вызвал его на поединок: «Назначь время и место, явися на коне и един сразися со мной, единым, да увенчает Бог победой правого!»