Илья Тё - Абсолютная альтернатива

Возмущение Родзянко тем временем миновало, председатель Думы пришел в себя.

— Я убежден… — произнес он очень тихо и тщательно подбирая слова. — Я убежден, Государь, что очень скоро вы пожалеете о принятом вами решении. Мы увидим, кто и кого будет вешать за ноги на столбах… Клянусь, не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет все!!!

Мой собеседник тоже не видел меня, но я обреченно кивнул.

— Согласен, — произнес я негромко. — Тут мне нечего возразить!

В отличие от Родзянко, мне было знакомо содержание каиновской энциклопедии и известно заранее, чем закончится игра в русский бунт.

Революция сметет все. И прежде всего — самих псевдореволюционеров.

Родзянко немыслимо повезет. Большинство его товарищей по измене расстреляют, повесят, зарубят шашками. Сам он скончается в изгнании в каком-то нищем югославском селе.

Услышав мой странный ответ, Родзянко удивленно притих, как будто напугавшись непонятного поведения Императора, которого знал уже много лет. Через несколько мгновений, сдержанно попрощавшись, мы окончили разговор.

После схватки с председателем Думы и, как только что выяснилось, — моим главным политическим противником, я уходил из переговорного пункта с тяжелым сердцем, но все же — не без надежды. Главное, что я должен был сделать за эти четыре дня, наконец свершилось. Содержание переворота, такое непонятное в самом начале моего пути в этом мире, теперь прорисовывалось контрастно. Суть происходящего стала ясной, четкой, и мне отныне предстояло лишь действовать, а не думать.

Как ни крути, то было невиданным облегчением!

Конечно, ситуация с восстанием в городе по-прежнему оставалась сложной: бунтующий гарнизон насчитывал сорок тысяч штыков, бастовало, согласно последним данным, свыше двухсот тысяч рабочих. Если посчитать их семьи, а также жителей близлежащих сел и предместий, которые будут охвачены бунтом в ближайшие дни, количество душ, противопоставляющих себя моей власти, зашкалит за миллион.

Восстание, как нарыв, раздувалось и распухало, наливаясь гнилью.

И все же теперь мне стало легко.

Опасность грозила страшная, но сейчас я мог глядеть ей в лицо, не прятавшееся более за скрытой, неизвестной личной. Никаких загадок или недомолвок почти не осталось, и пусть я не знал пока всех заговорщиков по фамилиям, но после разгона массового восстания выяснить это, учитывая возможности охранки, станет совсем не сложно. Я знал теперь главное — где скрывается сердце многоголовой гидры. Оставалось лишь его раздавить!

Родзянко стал последним, с кем я разговаривал этим утром по телефону. После его признания почти ничто более меня не сдерживало и не волновало. Мы с Фредериксом находили довольно странным, что столь мерзкий человечишка сподобился так легко передо мной раскрыться, ну да Бог ему судья. Возможно, Родзянко решил, что уже все кончено. Размышляя об этом, я вспомнил жандарма Глобачева, того самого, что две недели назад докладывал о заговоре министру внутренних дел, с указанием всех подробностей.

Глобачев был полностью прав в своих оценках. Заговор думцев казался опереточным, похожим больше на комедийный фарс, правда, кровавый, нежели на реальный переворот. Очевидно, именно в «опереточности» заключались его успешность и сила. Никто не воспринимал заговор думцев всерьез, ни министр Протопопов, ни царь Николай. Тем более царь Николай!

Однако, услышав зов Думы, толпа, закормленная социалистическими теориями в течение многих лет, поднялась, сметая все на своем пути. Но не потому что обожала лидеров думцев или хотя бы понимала их требования, а просто… потому что позвали.

И вопрос заключался в одном: услышав призыв все той же Государственной думы остановиться, внемлет ли такому призыву толпа? Сам Родзянко в этом сильно сомневался. Должен ли сомневаться в подобном исходе я?

Как бы там ни было, закончив на сегодня с телефонными переговорами и чтением телеграмм, я решил отключиться и попробовать проанализировать новые обстоятельства. Выйдя из переговорного пункта в сопровождении Воейкова и министра Двора, я отправился с этой целью к себе в кабинет. Присел, растворившись в огромном диване, посмотрел на большую картину напротив. Картина в кабинете Верховного главнокомандующего Русской армией (то есть меня) изображала рябчиков и легавых. Собак, разумеется, а не преданных стране жандармов охранки.

Еще раз как будто сквозь туман собственных тягостных мыслей я обратил внимание, насколько кабинет моего реципиента неудобен для настоящей работы. Одинокий стол, стулья, кресла, письменный прибор. Полное отсутствие книг, карт, каких-то иных носителей информации. Ткань гобеленов на стенах, роскошный камин в углу.

Меня окружала тягостная картина.

Компьютер сюда, подумал я, Интернет, факс, электронную почту, мобильный телефон. В начале двадцатого века время текло очень медленно и неспешно. Эта тяжкая, тягучая, почти болотная неспешность, облицованная панелями роскоши и традиций, в сложившейся обстановке являлась абсолютно неприемлемой!

Ответ на мой главный вопрос явился в голову сам — будто из окружающей пустоты. Для того чтобы разрубить узел заговора, мне не нужно было выдумать нечто сложное. Чтобы решить задачу, необходимо было элементарно ускориться !

Я вскочил с дивана и начал вышагивать по комнате от стены к стене.

Четыре дня назад заговор можно было пресечь, просто уведомив население о запрете повышения цен на продукты.

Три дня назад — запретив мирный митинг женщин-социалисток.

Два дня назад — объявив город на военном положении и расставив повсюду вооруженные конные патрули.

А сейчас?

Подойдя к двери, я выглянул в коридор и решительно подозвал флигель-адъютанта.

— Вот что, Володя, пора нам заканчивать прохлаждаться. Через тридцать минут соберите срочный совет генералитета. Алексеев, Иванов, все генералы штаба — ко мне.

Воейков испарился как призрак.

Ровно через тридцать минут — минута в минуту все собрались. Уж что-что, а соблюдение формальной дисциплины в Русской армии оставалось на высоте. Энциклопедия Каина сообщала, что через две недели солдаты сами начнут выбирать себе офицеров, воинским чинам старше унтера будет запрещено (на фронте!) носить оружие, а за малейшую грубость по отношению к рядовому составу генералов и адмиралов будут раздирать на куски штыками. Назначенный через месяц после моего отречения Верховным Главнокомандующим генерал Брусилов после прибытия сюда же, в Могилев, станет пожимать руки и душевно обнимать солдат конвоя, но при этом даже не поздоровается с генералами Штаба. Неудивительно, что очень скоро уже фактически в выигранной войне Россия подпишет мир с немцами, согласно которому граница Германии будет проходить по Дону и через Смоленск. Страна потеряет гигантскую территорию почти с тридцатью процентами населения только потому, что десяток сытых изменников задумал поиграть в революционеров!