Мария Чепурина - С.С.С.М.

— «В частной жизни пролетарий открыт и серьезен. Игра с чужими чувствами, пустое, бессмысленное кокетство, нелепые ужимки, каковыми завлекали некогда скучающие барыньки распущенных царских офицеров, — все это чуждо, не близко и не нужно рабочему классу», — бодро процитировал Кирпичников четырнадцатый том собрания сочинений Первого вождя. — Это из статьи для «Новой жизни».

— Помню, — ответила женщина. — Мы разбирали эту статью на подпольном заседании ячейки год назад. Кажется, она называлась «Насильно мил не будешь»… Ой, нет, та была про агитацию масс оппортунистами-соглашателями. А про частную жизнь — это «Знают бабу и не для пирогов». Эта мысль потом развитие получила… Где же, где же… «Мягко стелят, да жестко спать»? Или «Бабьему хвосту нет посту?». Никак не вспомню. Очень люблю перечитывать сочинения вашего Вождя!

— Так что мы решили насчет сношения? — мягко спросил Кирпичников, приобнимая товарища.

— Боюсь, что не стоит… Мы еще так мало знакомы. И потом, произведя половой акт во время комендантского часа ввиду отсутствия возможности заняться чем-либо другим, мы, таким образом, осуществим желание фашистов. А это уже оппортунизм!

— Какой еще оппортунизм?! Принципиальную роль играют классовые мотивы наших действий, а не случайное совпадение с бредовыми планами какого-то там Шпицрутена! Сношение будет результатом свободного проявления природы трудящихся, а не слепого обывательского подчинения фашистским планам по разведению брюннов!

— Но если беременность все же наступит?! Это будет прямым исполнением фашистских планов, пособничеством режиму! К тому же появление ребенка помешает моей общественной работе. А если он унаследует от тебя не свойственные брюннской расе черты, это рассекретит меня как члена подпольной партии!

— И все же в условиях господствующей буржуазной морали и закрепощенности женщины наше сношение будет ярким примером отрицания фашистской диктатуры! — продолжал упираться Кирпичников.

— Да?! Какое же влияние на массы будет иметь этот пример, если его никто не увидит?! — взвилась фрау. — По-моему, то, что ты предлагаешь, это не отрицание диктатуры, а просто-напросто очковтирательство, размагниченность и самоуспокоенность!

— «Самоуспокоенность»! — буркнул Краслен. А потом добавил по-краснострански: — Черт с тобой, не очень-то и надо! Видали и покрасивше! Тоже мне, выискалась недотрога!

Он повернулся к Гертруде спиной, полежал минут пять, потом встал, вышел в соседнюю комнату, самоуспокоился там, вернулся обратно, лег и больше не разговаривал.

Фрау Шлосс тоже молчала. Она только тяжело вздохнула, когда на улице послышалось шуршание колес, дзинькнул велосипедный звонок, а прямо вслед за ним последовала автоматная очередь.

В следующий полдень в скверике у фонтана собрались пятеро: Заборский, Вальд, Юбер, Краслен и фрау Шлосс. Бржеских дожидались лишний час — безрезультатно. К началу второго Гертруда заплакала:

— Бедная девочка… Боюсь, мы никогда больше ее не увидим! Мы стоим здесь, а она, должно быть, уже в газовой камере!.. Малышка, она и жизни-то не узнала!..

— Мы оживили ее. И снова почти сразу потеряли, — констатировал Заборский.

— Будем надеяться на чудо, — сказал Юбер.

Чуда не произошло. Коммунисты подыскали преследуемым новое жилье, два следующих дня прошли без приключений, а на третий брюннские фальшивые паспорта и билеты до шармантийского города Берр-сюр-Ривьер были у беглецов на руках. Бржеские к этому времени так и не появились. Увы! Подпольщикам было не в новинку хоронить своих товарищей.

Садясь в суперсовременный обтекаемый авиапоезд на винтовой тяге «Бергельмир», гордость брюннской инженерной мысли с круглыми окошечками, Краслен еще не чувствал себя свободным. Даже изменившийся пейзаж за окном и пограничная проверка не дали ему ощущения того, что фашистская страна наконец осталась за спиной. Лишь ступив из блистающего чистотой брюннского вагона на заваленный окурками шармантийский перрон, Кирпичников понял: вот оно! Он наконец в безопасности!

На вокзале царили бардак, шум и атмосфера счастливого наплевательства. Дамы в шляпках бегали в поисках носильщиков, машинисты играли в карты с проводниками, нищие почивали на скамейках, воришки в открытую следили за чужими карманами, полицейские в высоких кепи спокойно курили, ни на кого не обращая внимания. Главные вокзальные часы отставали на десять минут, все поезда — как минимум на пятнадцать. Под двумя указателями «Выход», предлагающими идти в противоположные стороны, стоял человечек с пачкой газет, громко призывавший окружающих вступить в праворадикальную консервативно-социалистическую партию. От такого проявления гласности Кирпичников невольно заулыбался. После Брюнеции тут задышалось намного свободнее.

Встретила путешественников сестра Юбера мадам Вивьен — упитанная, неторопливая и недалекая дама лет пятидесяти, одетая по моде времен прошлой войны. Юбер предупредил, что родственники не знают о его коммунистических взглядах. По словам шармантийца, они не то чтобы сильно осуждали эти взгляды и не то чтобы особенно понимали, в чем таковые состоят, но могли насторожиться и совершить какие-нибудь вредные поступки. Выходцами из какой страны и приверженцами какой идеологии представить товарищей, Юбер собирался решить по приезде: смотря по тому, кто окажется к тому времени у власти. Пока коммунисты ехали в Шармантию, кабинет Валади-Дюамеля получил от парламента вотум недоверия, а в кресло премьера уселся некто Шарлье, известный противоречивыми симпатиями: он вроде бы сочувствовал фашистам, но не вполне, поддерживал капитализм, но не до конца, пекся о народе, но не часто. Ввиду такого обстоятельства Юбер решил сообщить родне всю правду о своих товарищах, не открывая лишь цели их путешествия, необычайной ценности груза, заключенного в маленьких пробирках, и предназначения этого сокровища.

Впрочем, предосторожности были излишними. Мадам Вивьен не без труда запомнила имена визитеров, приняла заверения в том, что проживание в ее доме будет оплачено, и совершенно перестала интересоваться Вальдом, Заборским и Кирпичниковым. За ужином (пустая похлебка с мокрым хлебом и расплавленным вонючим сыром, вареный эндивий и кофе без сахара) начались бесконечные разговоры о детстве, родне, общих знакомых, знакомых общих знакомых и прочих «интересных» вещах, от которых гости чувствовали себя просто «в центре внимания». Заборский откровенно заскучал: ему было тем более невесело, что он не знал шармантийского языка. Краслен украдкой разглядывал юную племянницу Юбера, сидевшую за столом вместе со всеми. Вальд где-то раздобыл газету, в которую, разложив ее на коленях, дабы не выглядеть невежливым, поглядывал время от времени.