Мария Чепурина - С.С.С.М.

— Сейчас вы с ними познакомитесь! Они вам понравятся, обязательно! Отдохнем, перекусим, узнаем новости, встретимся с местной ячейкой, а там и решим, как быть дальше! Теперь дела пойдут! Джордан и Джессика знают, что к чему! Сейчас вы с ними познакомитесь! Они вам понравятся! Обязательно!

На месте бидонвиля коммунисты обнаружили ровный слой мусора. Джордана здесь не было. Не было никого и ничего, даже кустов и деревьев. Дом, когда-то приютивший Краслена, как будто истолкли в ступе вместе с мебелью, забором, мусорными баками, растениями… и жителями?

— Пойдемте отсюда, — сказал Юбер растерянному Кирпичникову. — Чего вы еще ждали? Полгорода в руинах.

— Чьи дома будут разбомблены в первую очередь? Уж конечно, не богачей! — пробурчал Вальд. — Таковы законы этого проклятого мира…

— Да нет же, они живы, они живы! — закричал Краслен, как будто кто-то утвержал, что негры умерли. — Джессика вообще тут почти не появляется! Скорее всего она дома у своих господ! Идемте, тут не очень далеко, я покажу!

— Беда с вами, влюбленными! — Заборский улыбнулся.

Кирпичников не слушал. Он уже почти бежал той дорогой, которой пару месяцев назад провожал возлюбленную негритянку. Выбрался из бывших трущоб, миновал вокзал с пробитой крышей, обогнул сгоревшую церковь, прошел мимо публичного дома (из заклеенных окон выглядывали отощавшие девицы с мешками под глазами), пересек площадь со щербатым памятником коню, на котором до войны сидела статуя какого-то полководца… Ученые поспевали за ним, как могли. Когда до заветного дома оставалось ходу каких-то пятнадцать минут, Кирпичников услышал сирену.

«Тревога! Тревога! — произнес равнодушный голос из репродуктора. — Просьба всем спуститься в убежища! Повторяю…»

Проходивший мимо трамвай остановился, из него высыпал народ. Очередь к керосиновой лавке разразилась громкой бранью и исчезла. Из-за угла вышла издерганная женщина, сопровождающая два десятка ребятишек, построенных парами и пронзительно кричащих. Солидная пара с чемоданами торопливо вышла из подъезда. Все они направлялись в одну сторону. Коммунисты, не имея времени на раздумья, побежали следом за остальными.

Люди шли к метро. Быстро, деловито, без паники спустились в подземку. Краслен с учеными последовали общему примеру. Вскоре они оказались на забитой народом платформе.

Ангеликанцы сидели на чемоданах, на сумках, на одеялах, на голом бетоне. Многие лежали, завернувшись в спальные мешки, и не возражали, если через них кто-нибудь перешагивал. Одни играли в шашки, другие занимались чтением газет, третьи что-то писали, четвертые дремали, обняв друг друга. Какая-то женщина, собрав вокруг себя десяток ребятишек, объясняла им таблицу умножения. Детский плач звучал не прекращаясь: стоило успокоиться одному малышу, как тут же начинал кричать другой — остальные, как это водится у грудничков, сразу же выражали с ним солидарность. Несколько подростков с радиоприемниками пытались найти нужную частоту, но из-под земли ловилось плохо. Только за одним занятием никто из постояльцев метрополитена не был замечен: за едой. Потреблять пищу на людях еще не было опасно, но уже сделалось неприлично.

Коммунистам места на платформе не нашлось, и они спустились на пути. Опасаться было нечего: поезда по обесточенным рельсам не ходили.

Черные и белые сидели вперемешку: похоже, что в условиях войны ангеликанцам стало не до расовых предрассудков. Рядом с Красленом оказалась толстая негритянка с тремя маленькими детьми. Вскоре после того как наверху раздались первые взрывы, он решил завести разговор:

— А что, леди, не знаете, давно ли разбомбили восточный негритянский район? — спросил Кирпичников. — Нынче был там и нашел одни развалины!

— Что за странный вопрос? Вы, должно быть, не здешний?

— Сегодня пришел.

— Я и вижу! — ответила женщина. — Восточные трущобы разнесли в первый же день войны! А теперь утюжат с каждым налетом. Там, должно быть, ничего крупней песчинки уже не осталось!

— Но зачем? — спросил Краслен.

— Не «зачем», а «почему», мистер! Зенитчики простреливают все пространство над городом, и многие брюнны, боясь летать далеко, сбрасывают бомбы на нищие пригороды. Они ведь как раз прилетают с востока, эти фашисты! А наше правительство и радо! Ему наплевать, где будут жить чернокожие, главное, чтобы особняки белых господ остались в сохранности! Я вам так скажу, мистер: нас принесли в жертву! Специально! И без нашего согласия!

— Но разве с началом войны сегрегацию не отменили? Кажется, теперь, когда у ангеликанцев есть общий враг, им должно быть не до предрассудков?

— Ну и наивный же вы, мистер! — ответила негритянка. — Ну да, наши господа убрали таблички «Чернокожим вход воспрещен» или «Скамейка только для белых»… Но разве не понятно, что это всего лишь средство пустить неграм пыль в глаза, навязать им интересы государства, завлечь в армию? Аристократы и денежные мешки по-прежнему ненавидят нас, мистер! В этой войне все против негров: одни убивают нас, а вторые подставляют под пули первых! Уж конечно, если б на востоке Манитауна жили не негры, а банкиры и фабриканты, правительство бы придумало, как спрятать их от бомб! Но нет! Мы не белые господа, мы даже не тело главного коммуниста с бывшей фабрики мороженого, которое стерегут от фашистов днем и ночью!.. Мы…

— Стойте! Тело коммуниста?

— Ну да, мистер, тело главного коммуниста из С. С. С. М.

— Откуда вы услышали об этом?!

— О-о, мистер! — Негритянка засмеялась. — Сразу видно, вы — не местный! Про это тело знает весь город, хотя по радио про него и не говорят! Наша разведка выкрала его еще до войны. А теперь правительство ведет переговоры с красностранцами: просит военной помощи в обмен на этого мертвеца. Многие говорят, что тело коммуниста — наша единственная надежда! Если С. С. С. М. не согласится прислать нам хоть несколько самолетов, Ангелика погибла…

Кирпичников задумался. Наверху в очередной раз рвануло, женщины заохали, детишки заревели с новой силой.

— Помолимся Господу Богу нашему! — объявила одна из монахинь, сидевших в конце платформы, и «сестры» затянули религиозный гимн.

В пику им расположившийся на путях негр в клетчатой рубашке заиграл на банджо.

Бомбежка продолжалась три часа. Выбравшись наконец из убежища, Краслен почему-то почувствовал себя жутко уставшим, хотя ничем особенным не занимался — просто сидел и ждал. Солнце уже успело зайти, а пыль после налета поднялась такая, что не видно было и на метр. Кирпичников сделал шаг и тут же споткнулся о наполовину обгоревшего плюшевого медведя. Сделал другой — и вмазался в липкую лужу. Сделал третий — наткнулся на что-то большое и мягкое.