Андрей Валентинов - Бойцы Агасфера (Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы)

Ростислав успел отскочить и прижаться к стене. Взрыв потряс здание. Опоздай они на минуту, и связка гранат, заботливо припасенная красными на подобный случай, разнесла бы всех в клочья.

– К бою!

Вокруг уже гремело, на улице слышалось гудение моторов, а откуда-то издали доносилось еле слышное конское ржание. Авангард Второй Конной Миронова ворвался в город.

«Дроздов» выручила ночь, а также узкие, загроможденные битым камнем улицы. Красные не могли развернуться, и Арцеулов смог продержаться еще полчаса. Первый броневик подбили сразу, и стальная туша закупорила проход. Ростислав уже подумывал о контратаке, когда внезапно стрельба раздалась со всех сторон – из соседних улиц, сзади, даже с крыш. 256-й полк взял батальон в кольцо.

«Дрозды» заняли круговую оборону, огрызаясь из нескольких пулеметов. Сам Арцеулов с трофейным «льюисом» устроился на первом этаже горящего дома, решив никуда не уходить. В конце концов, в городе было ничуть не опаснее, чем в степи, где уже гуляют сабли мироновцев…

Под утро стрельба немного стихла. К батальону Арцеулова пробились остатки Первого Офицерского во главе с заместителем Тургула – одноруким Володей Манштейном. Тот, в запарке боя не узнав Ростислава, именовал его отчего-то «капитаном» и приказал держаться. Приказ был лишним – иного выхода просто не было.

Морозовцы ворвались в город в половине восьмого. Весы вновь заколебались, но уже через час с юга донеслась стрельба – к Александровску шла лучшая дивизия Русской армии – Корниловская…

Арцеулов оставался в городе. Когда 256-й полк, отстреливаясь и огрызаясь, отступил, он не выдержал и заглянул туда, где провел вечер. Взрыв разворотил все. Кирпичные стены змеились трещинами, чей-то забытый котелок расплющило и превратило осколками в сито. Ростислав покачал головой: в эту ночь смерть еще раз прошла мимо. Арцеулову внезапно почувствовал стыд. Он не желал подобного подарка. Тем более от проклятого краснопузого – потомственного дворянина Степы…

Тургул долго качал головой, грозил санаторием, а затем пожал руку, заявив, что составит особый рапорт, дабы Ростиславу дали наконец полковника, и разные нижние чины перестали бы путать звания. Присутствующий при этом Манштейн, узнавший наконец Арцеулова, то и дело порывался извиняться, но Тургул лишь зловеще похохатывал.

Ростислав упросил Антошку никому не сообщать о его участии в бою, опасаясь, что Барон вообще перестанет пускать на фронт. Слухи о случившемся в Александровске уже дошли до Тургула. Он несколько раз с интересом взглянул на приятеля, а затем, как бы случайно, поинтересовался, как прошла встреча с красным командиром Косухином.

– Поговорили, – лаконично бросил Ростислав.

– Так он из офицеров?

– Нет, – чуть помолчав, ответил Арцеулов. – Он слесарь.

…Врангеля он нашел в Джанкое. Главнокомандующий выслушал Арцеулова и ничего не сказал. Радоваться было нечему: Александровск взят, но дальше ни Тургулу, ни корниловцам продвинуться не удалось. Фронт замер.

Арцеулов хотел попроситься к Слащеву под Мелитополь, где тоже было жарко, но почему-то не решился. Что-то сломалось в душе. Краснопузый Косухин сыграл не по правилам. Между боями враги, случалось, разговаривали, но предупреждать об атаке было нельзя, просто невозможно. В апреле 19-го Косухин уже выручил его, но на реке Белой он лишь поделился водой с умирающим. Теперь же…

Барон велел ехать в Севастополь и ждать дальнейших распоряжений. Только тут Ростислав решился возразить и попроситься на передовую, но Врангель был непреклонен. В глазах командующего Арцеулов прочитал сочувствие к тяжелобольному, и ему стало не просто стыдно, а еще и невыносимо плохо.

…Уже в поезде, ночью, когда сон не шел и он курил папиросу за папиросой в холодном гремящем тамбуре, Ростиславу вспомнилось давнее позабытое правило. Врага отпускали, взяв с него слово больше не воевать. Никакого слова он Степану, естественно, не давал, но принял его условия, послушав совета и не оставшись на верную смерть среди выщербленных осколками стен…

В Севастополе Ростислава ждало письмо от Тэда. Оно было напечатано на машинке, вдобавок Валюженич дописал еще пару страниц своим чудовищным почерком. К счастью, послание оказалось на английском, и Арцеулову не пришлось продираться сквозь дебри польско-русско-американского воляпюка.

Ростислав прочитал письмо дважды, полюбовался аккуратно вычерченными схемами церкви святого Иринея и дома Карла Берга, а также присланной фотографией: улыбающийся Тэд и хмурый Степа на фоне Версальских фонтанов. Потом он долго курил, стараясь привести нахлынувшие мысли в относительный порядок. Ростислав наконец-то понял, что не давало ему покоя с первой же минуты приезда в Крым. Он ошибся. Это была не его война. Ему незачем воевать со Степаном Косухиным…

Оставалось два выхода. Первый – немедленно подать в отставку и ехать в Париж. Второй – оставаться здесь и ждать: то ли случайной пули, то ли подсказки…

В этот вечер он долго гулял по севастопольским улицам. Город поражал – здесь почти ничего не напоминало о войне. Лощеные тыловики прогуливали дам по Большой Морской и Историческому бульвару, посещали рестораны, где за ужин выкладывали сумму, равную месячному офицерскому окладу. Севастополь гулял, веселился и даже пускал фейерверки.

Когда стемнело, Арцеулов завернул в небольшой ресторан неподалеку от Графской пристани. Деньги имелись – жалование он почти не тратил, к тому же контрразведка после нескольких напоминаний вернула конфискованные фунты. Ростиславу повезло, его усадили за спрятанный в углу столик, откуда не было видно зала, и даже визгливый шум оркестра доносился не так явственно. Официант, скользнув наметанным взглядом по посетителю, извернулся и принес бутылку довоенной «Смирновской». Пить Арцеулову строго запрещалось, но в этот вечер настроение было настолько мерзким, что он пренебрег наказом эскулапов. Хмель не брал – привычные фронтовые нормы были куда круче.

Ресторан гудел, гоготал, вопил. Осипшая дива пела про шарабан-американку под неумолчный звон тарелок и рюмок. Арцеулов затосковал и внезапно подумал, что Степан все-таки – изрядная сволочь. Когда бы не он, все бы уже кончилось. А еще лучше, если б красный командир Косухин пристрелил его на берегу Белой. Тогда умирать было легче…

– Не думай об этом, брат-вояк! – знакомый голос прозвучал неожиданно. – Там для таких, как мы, тоже нет покоя…

Чешский подпоручик сидел за столом, держа в руке пустой прозрачный бокал. Лицо его было таким же, как и раньше, – спокойным, приветливым, и так же странно смотрели пустые неживые глаза. Даже шинель оставалась прежней – зеленой, поношенной. Сейчас, вблизи, можно было заметить несколько сквозных прожженных дыр: на боку, на животе и одну, самую большую – напротив сердца…