Юрий Корчевский - Пилот штрафной эскадрильи

По борту раздались шлепки. Это Василий стучал, требуя взять в руки переговорное устройство.

— Чего тебе? Видишь – занят.

— Сергей, мы уже над своими летим, только что передовую перемахнули. Набирай высоту.

Уф! Такого приятного известия Михаил не слышал давно. Он добавил газу – и вверх. Смахнул рукавом пот со лба. Схлынуло чудовищное напряжение.

— Левее двадцать градусов, — скомандовал Василий. Они вышли прямехонько на свой аэродром. Михаил, не делая лишних движений, убрал газ, притер машину на три точки на полосу и зарулил к стоянке. К самолету бросились механики, споро развернули и, хвостом вперед, подкатили под деревья.

Над позициями наших войск, над аэродромами часто висела «рама», как называли немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189». Потому днем старались убрать самолеты и другую военную технику в укрытие. И не от хорошей жизни: следом за «рамой» часто прилетали бомбардировщики, поэтому усложнять себе и так непростую фронтовую жизнь никто не хотел.

Михаил и Василий выбрались из кабины. Их тут же обступили летчики и свободный техперсонал.

— Вас уже и не ждал никто, думали – сбили немцы!

— Ну да, было такое – обстреляли нас. Бензопровод, сволочи, перебили. Площадку для вынужденной просто чудом удалось найти. Подремонтировались маленько – и домой. Вы бы, парни, покапитальнее исправили бензопровод, а заодно посмотрели, что там в капоте – я ведь на скорую руку все делал.

Механики полезли под капот, а Михаил и Василий направились в штаб эскадрильи – доложить комэску о своем возвращении и о выполненном задании.

— Ну-ка, садитесь – и давайте поподробнее, а то я уже собрался на вас похоронки писать! — распорядился комэск.

Михаил и Василий все подробно рассказали: о вынужденной посадке за линией фронта, о ремонте бензопровода подручными средствами, ночевке в лесополосе – под носом у немцев – и удачном возвращении.

Командир только головой покачал, не переставая удивляться:

— Молодцы, выкрутились из ситуации! Свои жизни сумели сохранить и самолет сберечь. За выполненное задание и проявленную смекалку объявляю вам благодарность. Идите отдыхайте – ночью снова полеты.

— Служим Советскому Союзу! — дружно гаркнули Михаил и Василий.

Пилоты направились в столовую. Хотелось есть. Война войной, а обед должен быть. Вроде время еще и не обеденное, но пилотов покормили.

Они вышли на крыльцо. Василий потянулся:

— Эх, сейчас бы водочки стаканчик!

— Размечтался! С чего бы это?

— Пойдем отойдем немного.

Они отошли к казарме. Василий объяснил:

— Ты знаешь, я и хотел вернуться, и боялся. Думаю, вот приземлимся сейчас, а нас – к особисту, душу мотать: где были, что делали на вражеской территории. Мы и так штрафники, нам веры нет, а тут – прилетели аж через десять часов. А ну как подозрения у особистов могут возникнуть: «Да, может, вас немцы уже завербовали?»

— Типун тебе на язык!

— Фу, пока вроде обошлось. Ты скажи лучше: где ты так на бреющем научился летать? Ну и натерпелся я страху! Колесами шасси ветки ломал – едва не по головам у немцев.

— Да уж! — вспомнил Михаил свою работу на «кукурузнике». — А немцев-то я и не видел. Одна забота была – не врезаться бы во что-нибудь.

— И что, не видел даже, что в нас из пулемета стреляли?

— Слышал, так вроде далеко; да и некогда было смотреть.

— Рисковый ты парень! Где научился таким маневрам?

— Я же тебе говорил – до войны летчиком был. Приходилось в сельхозавиации поля от вредителей обрабатывать. Там и научился. Разбрызгивать химикаты только с бреющего полета надо.

— Я раньше думал, что бреющий полет – метафора, преувеличение. Оказалось – правда. Но честно скажу тебе, мне не понравилось – страшно очень. Я, как сели, пальцы от бортов едва оторвал – даже занемели.

— Ты пальцы береги: тебе ими еще рисовать после войны.

— Когда она еще кончится! Да и будем ли живы?

— Непременно! А война, конечно, не скоро еще закончится – она ведь только началась.

Михаил едва не ляпнул про победный май тысяча девятьсот сорок пятого года, но вовремя удержался.

Далее выспались, пообедали – и на стоянку. А там удивились: вместо бомб в кабину штурмана пачки бумаги загрузили. Оказалось – листовки на немецком языке.

— Отдел пропаганды привез. Разбросаете над передним краем в ближних тылах. Надо немцам объяснить их положение – не все же они оголтелые фашисты. Может, одумается кто, оружие сложит, на нашу сторону перейдет, — на полном серьезе объяснил подошедший политрук.

У Михаила заходили желваки на скулах, но он сдержался, вовремя вспомнив, что он находится в штрафной эскадрилье. Хотел он политруку сказать, что врага бить надо, смертным боем бить, пока не издохнет, а кому живым повезет уползти назад, в Германию, — так чтобы он и внукам своим дорогу к нам заказал. А он – листовки! Сколько бумаги зря извели, лучше бы бойцам раздали – письма домой написать или на самокрутки – больше пользы было бы. Но приказы в армии не обсуждают.

Стемнело. Сначала вылетели женские эскадрильи, а потом уж, как повелось, — штрафники. Самолет Михаила поднялся последним.

Когда добрались до линии фронта, штурман скомандовал:

— Иди вдоль передовой!

Василий разрывал руками тонкие бечевки, перетягивающие пачки бумаги, и сбрасывал за борт стопки листовок. Они разлетались и, кружась, как большие хлопья снега, опускались на землю. И немцы снизу не стреляли – не хотели себя обнаруживать. Ночью любая вспышка света далеко видна, выстрелишь – а тебе на голову с «небесного тихохода» бомбочки посыплются.

В этот раз они вернулись быстро – весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали – их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна – хоть танковая, хоть автомобильная – на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно.

Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно – бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен, — 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, «пятидесятку» или «сотку» подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, — глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные вроде Пе-2 – бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже.