Александр Бушков - Поэт и Русалка

Все трое молчали, стоя перед проемом, откуда явственно веяло каким-то странным запахом — не то чтобы неприятным или отвратительным, но совершенно не похожим на все прежде знакомое. Пушкину пришло в голову, что это был запах прошлого, трудно распознаваемая смесь вековой пыли, помещения, куда давно не входили люди, забытого места.

Никто не произнес ни слова. Промолчал даже барон, среди чьих достоинств, увы, не числились острота ума и быстрота соображения. Все было предельно ясно: с помощью хрустального шара и девочки Гаррах в полном соответствии с древними практиками узнал нечто, после чего в одиночку совершил абсолютно не приличествующие его положению в обществе и богатству деяния — самолично с помощью нехитрых инструментов пробил стену, открыл ход в подземелье… А что было дальше?

Граф внезапно повернулся и направился назад в прихожую. Пушкин с бароном, растерянно переглянувшись, последовали за ним. Отстранив властным жестом мастеров, уже было собравшихся устанавливать на прежнее место лишившуюся засова дверь, Тарловски поманил околачивавшегося на пределе дозволенности и досягаемости трактирщика, и тот подбежал прямо-таки рысцой.

— Этот дом долго вам принадлежал? — спросил граф деловито.

— Восемнадцать лет, с тех самых пор, как мне его тетушка оставила, упокой, Господи, ее благонравную душу…

— Что вы скажете о подвале?

— Простите, ваше сиятельство?

— В доме был подвал?

— Вот уж ничего подобного! — выпалил Кунце, не задумываясь. — Тетушка дом унаследовала от отца, а тот — от своего отца… Никто в жизни не слышал, чтобы тут был подвал.

— А что, в таком случае, вот это, по-вашему? — спросил граф, спускаясь с крыльца и отступая на шаг к середине улицы.

Его спутники последовали за ним. Над булыжной мостовой виднелись широкие и низкие зарешеченные проемы, протянувшиеся вдоль всего квартала. Это не могло оказаться ничем другим, кроме как окошечками в подвал.

— Ну… я бы сказал, это больше всего похоже на окошечко в подвалы, — сказал Кунце. — Только никаких подвалов нет ни в моем бывшем доме, ни во всем квартале…

— А это…

— Это? — трактирщик был несколько обескуражен. — Знаете, ваше сиятельство, я мальчишкой еще слыхивал как-то, что подвалы есть под всем кварталом, только они давным-давно замурованы. Не было особенной нужды в подвалах, вот никто и не интересовался, привыкли как-то за многие годы, что эти окошечки сами по себе, а дома сами по себе. Настолько давно привыкли, я так думаю, во времена наших прадедов, что сжились с мыслью, что подвалов как бы и нету… Не то чтобы был какой запрет… и никаких россказней я тоже не слыхал… просто так уж повелось испокон веку. — Его лицо внезапно отразило усиленную работу мысли и озарилось живейшим интересом. — Так это что же выходит, господин профессор действительно клад отыскал?

Он непроизвольно шагнул в прихожую, но был буквально вытолкнут на улицу холодным взглядом графа. Тарловски распорядился непререкаемым тоном:

— Дверь поставить на место. В дом никого не пускать, пока мы не вернемся… пойдемте.

Они вновь оказались перед проемом. Спустились на пару ступенек в насыщенную непонятным запахом темноту, прислушались. Стояла мертвая тишина.

— Ну что, господа? — почти безмятежно спросил граф. — Самое разумное, что можно в этой ситуации сделать — это спуститься. Перепоручить это некому, в конце концов, это наш долг…

— Перепоручить? Держите карман шире! — воскликнул барон. — Да выгонять меня оттуда вам с пушками бы пришлось…

— Я видел на кухне несколько фонарей, — сказал граф. — Несомненно, Гаррах озаботился… Не сочтите за труд, Алоизиус…

Барон моментально принес два масляных фонаря. Затеплилось невысокое желтоватое пламя. Прежде чем остальные успели воспрепятствовать, барон стал спускаться первым, низко держа лампу, чтобы надежнее осветить узкие ступени. Лестница круто уходила вниз, они осторожно спускались друг за другом: впереди барон, державший трость так, чтобы при нужде вмиг освободить клинок, за ним граф без фонаря и последним Пушкин, державший свободную руку на рукояти пистолета.

Впереди становилось все светлее — и вскоре они стояли на выложенной каменными плитами горизонтальной поверхности, в узком пятне дневного света, падавшего сквозь зарешеченное окошечко, оказавшееся прямо у них над головами. Дальше, в полном соответствии с тем, что они видели снаружи, светилось еще одно окошко и еще… Далее выступала перпендикулярная каменная стенка, но уже можно было рассмотреть, что она перегораживает помещение едва ли наполовину. Над головой выгибались массивные каменные своды, державшиеся на толстых колоннах у стен, все это было возведено несколько сот лет назад с присущей той эпохе обстоятельностью и массивностью. Помещение, где они находились, оказалось пустым.

Пожалуй, теперь можно было погасить лампы, что они незамедлительно и сделали. Осторожно двинулись вперед. Следующее помещение оказалось в точности таким же — своды и колонны, с обеих сторон выступают стены, перегораживающие подвал примерно на половину ширины. Пустая бочка лежит на боку, тут же — куча выгнутых клепок и обручей, оставшихся наверняка от другой, подобной…

— И никаких тебе кладов, — пробурчал барон. — И никакого тебе профессора… Кровь и гром!

Впереди, чуть правее, у самой стены лежали кости, в которых можно было с первого взгляда угадать человеческий скелет — вот и череп скалится, — лежавший не в целости, не в спокойной позе сраженного чем-то на месте и тут же умершего человека: кости оказались разбросаны двумя кучками. Барон нагнулся, поднял что-то и, отерев с находки пыль носовым платком, продемонстрировал ее спутникам. Маслянисто сверкнул массивный золотой браслет с алыми камнями и украшением в виде оскаленной львиной пасти.

— Вот такие новости, — сказал он растерянно. — Женщина…

— Сомневаюсь, — сказал граф. — Посмотрите, каков размер. Никак не для женского запястья. В старые времена мужчины любили подобные безделушки не менее женщин…

— Вы, как всегда, правы, — сказал Пушкин, присаживаясь на корточки.

Через пару секунд он выпрямился, показывая свою находку: этот предмет, несмотря на то, что матерчатая обивка почти сгнила, а дерево стало трухлявым настолько, что едва не переломилось пополам в его руке, мог быть только ножнами длинного старинного меча — ага, сохранились накладки, то ли позолоченные, то ли из литого золота. Судя по немалому весу, вероятнее второе. Чуть поодаль обнаружился и сам меч, вернее золоченая — или золотая — рукоять, с обломком проржавевшего лезвия длиной не больше ладони. Остального не видно, как они ни приглядывались.