Владислав Морозов - БронеМашина времени

Между тем единственным уцелевшим бойцом разведгруппы оказалась радистка. Она, как оказалось, сидела в неудобной позе на каких-то ящиках у самолета и явно пыталась мне что-то сказать. Левой рукой она с силой зажимала живот в области пряжки поясного ремня, и пальцы этой руки были заляпаны красным. Закинув винтовку на плечо, я подошел к ней.

— Н-наши как? — спросила она заплетающимся языком.

— Вашим, то есть нашим, кирдык, — ответил я, наклоняясь над ней. — Полный и окончательный. Ихним, впрочем, тоже. В общем, полное Ватерлоо под Полтавой… — Она всхлипнула и замотала головой.

— Ремень расстегни, краса моя ненаглядная, — потребовал я.

Она сняла ремень с кобурой и расстегнула куртку. Задрав ее свитер на животе, я понял, что хорошего тут, похоже, мало и я опять влип. Сушите весла, сэр… Девочку ранило в живот. Одна, скорее всего, пистолетная, пуля, левее и ниже пупка. Аккуратная такая дырочка, крови, в общем-то, мало. Фигово… Спросил ее, есть ли чем перевязать. Она достала из кармана куртки индивидуальный перевязочный пакет.

«Ох, и не везет же мне с бабами на войне», — подумал я, бинтуя радистку. Как только они получают кусок рваного железа в мякоть и начинают плача и икая помирать в страшных мучениях, я тут как тут оказываюсь в свидетелях и, я бы даже сказал, непосредственных участниках очередной трагедии. Сплошная долбаная танатофилия вперемешку с некрофилией… Какой-нибудь маньяк-извращенец на моем месте был бы только рад. А мне от всего этого только дурные сны и ворох воспоминаний, которые так и хочется стереть из памяти…

Ни к селу ни к городу я вспомнил нашего «лейб-медика» Светлану Дитлову. А точнее, ее смертельное ранение во время последнего ночного налета. Случай, кстати, чем-то похожий на нынешний. И ведь орал же ей, когда началось, дуре, чтобы ложилась и не мельтешила. Но она меня, похоже, не услышала, тем более ее санитарный КУНГ загорелся чуть ли не первым… И, вместо того чтобы залечь и по возможности отстреливаться, она начала играть в военно-полевого хирурга Пирогова (было такое древнее черно-белое кино). Она бегала, пыталась командовать, доставала народ из горящих машин, требовала оказывать помощь раненым и еще много чего. И все эти бабские истерические прыжки и ужимки происходили в момент, когда вокруг нас вилась самая натуральная стальная вьюга из этих суббоеприпасов. Я потом в импровизированном санбате увидел целый тазик этих игольчатых стрелок из начинки вертолетных НАРов. Толщиной они были со стержень от шариковой ручки, только оперенные и из какого-то очень твердого на ощупь металла. Потом выяснилось, что при разлете их скорость была чуть ли не сверхзвуковая и эти «иголочки» пробили бортовую броню БТР-70. Сколько этих стрелок наша энергичная Дитлова в конечном итоге поймала себе в живот — не знаю, не считал. Когда после окончания налета опомнились, стали считать убитых и тушить технику, она вдруг обнаружилась сидящей на корточках. Живот свой она намертво обняла обеими руками, но кровь из него буквально струилась по ее сапогам на снег. Никогда такого не видел… Когда мы стали ее перевязывать — Рустика стошнило. Н-да… Живот ей тогда изодрало, как картонный лист при попадании дробью. Все смешалось — живая плоть, ватная подкладка куртки, дерьмо из кишок… Внутренности почти что свешивались наружу, а уж какой запах был… Знаете, как пахнет содержимое распоротого живота, да еще в тесном, замкнутом объеме бронетранспортерного боевого отделения?! Я бы тогда тоже блеванул, да было нечем… А когда мы Дитлову перевязали, ей стало больно уже по-настоящему. Шутка ли, у нее в кишках засело несколько таких офигенных «подарочков». Пока мы ее везли по колдобинам, на нашей КШМ, был сплошной театр ужасов. Мы тогда долго искали какую-нибудь медицину и извели на Дитлову весь наличный запас обезболивающих средств. И хоть бы хны, даже промедол ее, похоже, не брал. И до самого операционного стола в этом сраном санбате она была в полном сознании и страшно мучилась. А уже на столе вырубилась и в сознание не приходила, только стонала и кричала в забытьи. Мы ей и в этом состоянии кололи что-то, но тоже, похоже, без толку. Задерганный хирург студенческого вида сразу сказал — умрет… Но это «кино» я до конца, слава богу, не досмотрел…

Или другой эпизод, из более ранних времен. Была у нас в «батальоне» такая танкистка Маринка Швец. Она с еще одной девкой (Иркой ее звали, кажется, а вот фамилию я запамятовал или вообще не знал) составляли «образцовый женский экипаж». Благо в Т-80 автомат вместо заряжающего стоит — не обязательно пудовые снаряды самому туда-сюда перекидывать. Все, что я (да и все у нас в части, похоже) знал о прошлой жизни Маринки — у нее папа белорус. А вообще ничего девка была, неглупая. Рыжая. Высокая, почти красавица. И воевала поначалу тоже неплохо. Вот только как-то на шоссейке у Курбангулиева пришлось нам вести совершенно идиотский встречный бой с какими-то «независимыми» на таких же, как у нас, «восьмидесятках». Один танк Маринка тогда подбила, но не заметила второй и схлопотала два прямых попадания подряд. В общем, Ирка, видимо, сгорела вместе с танком. А Маринку то ли выкинуло из башенного люка, то ли она смогла сама выползти. Но, увы, не целиком. Ее левая нога выше колена в наличии отсутствовала… Ну, перетянули мы ее культю жгутом, перевязали… Хотя понятно было, что крендец… И повез я ее на БМП к медикам. И самое поганое — обезболивающего у нас не было совсем. Она была в сознании, и я ей всю дорогу плел разную душеуспокоительную чепуху. Чего я ей только не наобещал тогда, вплоть до женитьбы и трех детей… Но померла она, едва попав на стол к хирургу, как сказали, от кровопотери… А ногу ее Сашик Дмитриев потом нашел почему-то далеко в стороне от сгоревшего танка. И принес нам показать, идиот… Дескать, «чей нога»? Ох, как я ему тогда в табло засветил, думал, руку сломаю. И ничего, ни себе я руку не сломал, ни ему челюсть. Он и не обиделся даже… В общем, похоронил я тогда Маринкину ногу отдельно от тела. Стройная была нога, в аккуратном сапожке… И самое грустное, где Маринкина нога похоронена, я помню, а вот где то госпитальное захоронение, где ее саму схоронили, находится, я не знаю. Где-то даже обидно…

Пока бинтовал радистку, увидел, что девочка «сомлела». Может, от боли, а может, от кровопотери. Я, подложив ей под голову найденный тут же брезент, опустил ее на ящики. Пусть полежит пока…

Оставалось решить для себя один маленький вопрос — дальше-то что? Я в их разведгруппе не числюсь. Соответственно, как вариант можно дождаться арийцев и прикинуться шлангом. Разыграть дурачка, который ничего не видел и не знает. Но этот вариант не прошел бы. Почему Кауфмана зарезали, а меня нет? Да к тому же я из винтовки убиенного положил двух чистокровных немчиков… Вот и выходит, что в этом случае я мог ожидать только виселицы и веревочки с мыльцем. Стало быть, возвращение на службу к оккупантам можно было не рассматривать всерьез. Оставалось второе — грузить радистку в самолет и рулить через фронт, ко всем чертям. Вот только тут возникали еще два момента. Вдруг я радистку не довезу? Умрет по дороге, и что тогда? Доказывать особистам, что я не верблюд? Кто мне поверит, без свидетелей-то… И самое главное — о пилотировании самолета и полетах вообще у меня были самые общие представления. А вдруг оба самолета неисправны? «Юнкерс»-то точно к быстрому взлету непригоден — у него под хвостом «козелок» и моторы раскапотированы. Топлива в баках тоже наверняка нет… Остается «Дорнье». А если и он не заправлен и в их бензозаправщике пусто? Куда ни кинь — всюду клин…