Владимир Коваленко - Против ветра! Русские против янки

И ведь почти дал слабину Евгений Иванович. Но — почти. Подергал пальцами, покатал желваки. И озвученный трибуналом приговор — утвердил. Алексеев в деда пошел; Николай Незабвенный, по декабрьским событиям, правление с виселицы начал. А внуку, значит, пришлось с расстрельной команды. Одна душа, только и виновная, что перепила сверх меры и на корабль вернулась не к вечеру, а с утра, на небо отправилась. [4] В нашей истории живому С. С. Лесовскому хватило угрозы — и обошлось не висельником, а дезертиром. Как говорят союзники-конфедераты, дерево свободы следует поливать кровью тиранов и патриотов. Стоит добавить — и дураков, которые считают, что вежливое обращение означает конец дисциплины.

Так что — всяк делай, что должно. А повиниться за цыганский табор на палубе можно и тогда, когда однотрубный пароход с белоснежной надстройкой получит несколько залпов болванками и нехотя зароется в воду. И даже не в рубке — в капитанской каюте. С глазу на глаз.

Извиняться, оказывается, не за что — Евгений Иванович доволен. Даже не щурится. Наоборот, раскрылся весь, сияет. На столе — ворох трофейных газет. Поднялся навстречу:

— Штатских разместили? Ну и отлично!

Когда услышал осторожные намеки про Бутакова-второго, мол, не вышло б ссоры, ну махать обеими руками:

— Иван Иванович по-другому поступил? А что такого? У нас корабли разные, и решения тоже. Он может крейсировать месяцами — паруса же! Потому ему лишние рты — сокращение рейда, дурная забота. Он прав! А мы идем бункероваться, и как раз в нейтральный порт. Ну, три дня потерпим тесноту. Главное, чтобы мятеж не подняли, ничего не отвинтили…

А вот это забота старшего помощника! Который заодно вынужден беспокоиться и о том, чтобы новости из взятых на призе газет не просто дошли до команды, но сделали это правильным образом.

Адаму Филипповичу Мецишевскому, и верно, начинает казаться, что на борту нужен отдельный помощник по политической части. Чтобы разъяснял происходящее. Иначе моряки поймут все сами, и не обязательно так, как требует государственный интерес.

Хорошо хоть корабельный священник помогает. Вот кто-то пожалел «баб с детишками».

— А британцы в Крымскую, на севере, кого жалели? Деревни жгли, монастыри из пушек расстреливали. Вовсе не волновались тем, что русских баб с детишками на мороз гонят, в лапы зверей лютых, волков да росомах. Так что мы еще добрые… Вот взяли бы око за око!

— А как насчет левой щеки, батюшка?

Такой вот экипаж. Между боевой учебой нашлось время и для обычной: «Аз, буки, веди»… Так что Евангелие читали все. Тем более, корабельная библиотека погибла, и на «Невском» остались лишь книги церковные и медицинские.

— А так и есть: подставить левую щеку — значит, сохранить веру в человеков. Но при том нигде не сказано, что тех же человеков не надо наставить на путь истинный понятным для них способом. То есть сначала семижды семью дюймами, а там можно и другую щеку. Добрым словом и главным калибром оно как-то доходчивей получается, чем просто добрым словом…

А потом были газеты, вывешенные для ознакомления нижних чинов — прежде всего с карикатурами. Англичане и французы постарались, после них никакой пропаганды не нужно.

Вот тощий, лохматый медведь с надписью «Russia» вдоль шкуры, за спиной, словно ружье у охотника, «глаголь» виселицы, в лапах — поводки. Со сворки рвутся собачонки: Румыния, Сербия, Черногория, Словакия, Чехия. Турецкий павлин и венгерский олень изображены с куда большей симпатией…

Вот казаки — куда лохматей и зверообразней того мишки — раскуривают гнутые турецкие трубки среди гор трупов. «В Буде — мир и порядок». Приблудная собачонка лижет из лужи кровь.

Вот — уже против собственного флота. Снова медведь — с выражением детского любопытства на морде топит лапой игрушечные кораблики под звездно-полосатыми флагами. Мальчик в матроске, подозрительно напоминающий Линкольна, ревет. А на борту настоящего, большого британского корабля настоящие, взрослые джентльмены мило беседуют:

— А что, сэр, у русских есть флот?

— Можно сказать, что есть — до тех пор, пока в Америке нет британского…

Вот еще рисунок: зверообразный казак сжимает вырывающуюся красотку в конфедератке, пруссак задирает юбку венгерке, а британский гвардеец и француз-зуав спешат на помощь! Близехонько им топать до Вислы и Нарева, с Рейна-то и Дуная. Только на душе все равно — осадок, а разъяснять сущность вражеской пропаганды — ему, Мецишевскому.

Тем более, в свежих газетах есть новость, что затмевает любые рисунки. Капитан объявил на построении — «Ура!», верно, было слышно за горизонт. Но и это нужно разъяснять. Не лично каждому — и не успеть, и много чести, да и слушать офицера будут куда хуже, чем своих, кто в павы не выбился и дальше тянет кондукторскую службу. Вот этих Адам Филиппович и собрал. После чего принялся излагать видение, что следует заронить в матросские головы.

— Рисунки, конечно, со зла и вранье, — говорил старший помощник, — но взбеленились враги на правду. Которая такова: в России отменено временнообязанное состояние. Через сто лет после провозглашения вольностей шляхетных и народ дождался — не отмены рабства, а настоящей свободы. Отчего именно теперь? Посмотрим, как это происходило. Сначала Польша, потом Литва, потом — вся империя. Понятно, связано с бунтом в Царстве Польском. Так за что награжден народ? За то, что остался верен. Значит, шумело только панство, да и то не все — меня вы отлично видите, а я, как ни крути, и поляк и пан. Значит, бузили только худшие людишки из одного сословия… Те, кто жил с холопьего пота, — я вот, по иному обыкновению, саблей кормлюсь. Им и определено наказание, а верным — награда…

Зная отчизну, Мецишевский, конечно, понимал — все не настолько просто. Между строк видно, что отряды под бело-красными знаменами между собой разнились и нередко сходились в смертельной схватке. Одни бились за землю и волю, другие — за то, чтоб от можа и до можа ломали перед ними шапки польские, литовские, украинские хлопы и за порку только благодарили. Верховой пожар не мог пойти дальше Литвы, низовое же тление могло растечься по всей империи. Что поделать, великая Речь Посполитая, кроме поляков, никому не сдалась, а за полоску пашни любой крестьянин за вилы или косу возьмется. Так что, верней всего, «добрый белый царь» попросту решил, что дать окончательную волю собственному народу куда дешевле, чем содержать в мятежных губерниях сильные гарнизоны. Разумеется, это тление осталось незамеченным и безымянным.

И все-таки одно имя проскочило в газеты. Калиновский! Не посоветовавшись с капитаном и батюшкой, на такой тонкий лед он бы не вступил. Но теперь…