Дмитрий Тараторин - Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»

И тут размышления обоих были прерваны появлением в подземном кабинете диктатора одного из его генералов. Тот что-то почтительно шепнул Хусейну на ухо и вопросительно замер в ожидании решения. Саддам недобро взглянул на Палача и кивнул.

Через минуту строевым шагом явился офицер. Перед собой он с явным физическим напряжением нес поднос, на котором лежала голова Басаврюка, оживленно что-то по-украински лопотавшая и моргавшая своими пушистыми ресницами. Саддам подумал: «Ну вот, значит, тут целый отряд киборгов орудовал». А Палач сразу же вспомнил о матери. Он ведь не мог не узнать своего клиента. Проигнорировать его появление Федор никак не мог. Вокруг диктатора наверняка ведь могли ошиваться российские агенты. А значит, информация о том, что он не справился, а главное, и не стремится справиться с заданием, сегодня же могла оказаться в Москве.

— Товарищ Хусейн, — заявил он тут же без обиняков, — мне, знаете ли, очень эта голова нужна. Я б за нее мог быть вам полезен.

Эта фраза мгновенно вызвала в памяти Басаврюка опять-таки Трансильванию.

— Ты сможешь быть полезен нашему Властелину на Руси, — сказал Влад Цепеши Басаврюку.

Тот только что прошел церемонию посвящения, а потому, изрядно обескровленный, ничего не сумел ответить. Но Дракула, похоже, и не ждал какой-то связной реакции. Он просто программировал нового адепта черного культа, давал ему, что называется, установку.

Отхлебнув из золотого, усыпанного рубинами кубка изрядный глоток свежесцеженной крови, он, иронично по поводу Тарасова бессилия усмехнувшись, продолжил:

— Православное царство Русское, ясновельможный пан — это тот самый Удерживающий, о котором Павел, раб Распятого, писал. Пока крепка держава эта, не придет в мир посланец тьмы, всемирный император, которому служим мы — рыцари дракона. Теперь, когда греческое царство пало, только русские на пути стоят. И я тебя, Тарас, посылаю туда, в снега и болота эти, — грызть, рвать беспощадно страну и народ этот. Они, лапотники эти, много земель покорят, но не в радость им это будет. А придет время, и поколеблется сила их, которая пока лишь просыпается. И покинет их вовсе. Вот тогда и настанет час исполнить тебе предрешенное. Зажжешь ты огонь в башне, что посреди белого ужаса стоит, и расколется держава на части, и придут чужеземцы с Востока и Запада, соберутся к огню, что в башне гореть будет, и восславят того, кто явится.

Тарас потрясенно внимал. Отрекшийся от Бога в свой 33-й день появления на свет, он, и прежде злобный, ощущал теперь такой прилив осатанелости, что даже боялся, что буйная кровожадность, спешащая на смену обессиленности, разорвет его на куски, как Русь в грядущем.

Дракула, разумеется, прекрасно понимал состояние новообращенного. Поэтому все с той же гадкой ухмылкой поддел его своей когтистой дланью под подбородок и задрал его вверх. Наливающиеся черной кровью глаза Басаврюка впились в зубцы крепостной стены, окружавшей внутренний двор вампирской цитадели, где они и беседовали. На фоне зловещего неба, багровевшего отсветами костров, полыхавших в замке, высились колья, на которых корчились десятки свежеотловленных трансильванцев. Здесь были и знать, и простолюдины. И мужчины, и женщины. Главным было не положение в обществе, а питательность крови. А ее степень вампиры определяли за версту. Очень чуткие они твари.

Дракула широким взмахом погромыхивающей браслетами руки указал на несчастных Басаврюку, как бы отдавая их в его безраздельное пользование. Тот, даже не поблагодарив, так его колбасило, бросился к стене и было принялся карабкаться по выщербленным ее ступеням. Но они рушились под его ногами одна за другой. А Дракула позади раскатисто хохотал. Наконец, сорвавшись с очередного уступа, Тарас почувствовал, что не падает, а висит в воздухе. Он тут же сконцентрировался и воспарил. Долго он плавал во тьме от кола к колу и лакомился.

Следом за этим ярко радостным воспоминанием на Басаврючью голову опять накатили тоска с ужасом — огонь-то в башне он не запалил. Миссия, порученная ему Дракулой, была бездарно провалена. И все из-за того, кто сейчас стоял перед ним и нагло требовал его самого себе в награду. «Ну, хорошо, — подумал Басаврюк, принимаясь напускать свои чары на присутствующих, — голову ты мою получишь, вот только там, куда она тебя приведет, ты свою сложишь».

— Ну что ты, Петров, на меня смотришь, как в афишу коза, — блеснул эрудицией гендиректор компании Михаил Семенович Шнеерсон. — Тебе за все, что у тебя на буровой случилось, гениталии оторвать мало!

— Так ить то оборотни, — промямлил весь в пластырях и повязках, скрывавших следы укусов чудовищных тварей, бригадир Иваныч.

— Ты что, издеваешься над нами, я тебя сейчас пошлю нефть, что там у тебя разлилась, языком собирать, и если к приезду экологов не успеешь, все-таки гениталии оторву, — вконец рассердился Шнеерсон. Он нисколько не верил в оборотней, поскольку, во-первых, буквально всего час назад прибыл в город, а во-вторых, был до мозга костей материалист и хам. Поэтому причиной аварии, произошедшей на буровой, разумеется, считал не налет каких-то сказочных тварей (ну, может, забежала стая волков, и что теперь?), а обычное российское разгильдяйство. Среди нефтяных менеджеров он был известен именно как крупный специалист по его искоренению. Боролся Шнеерсон с ним в давно испробованном стиле — при помощи подавляющих человеческую волю беспримерной грубости и цинизма. Когда они не помогали, прибегал к изуверству. И ему, кстати, начинало мерещиться, что в данном случае его избежать не удастся. Насчет гениталий он отнюдь не шутил. Это был прием испробованный. Сбоев ни разу не дававший. Дисциплина в коллективе повышалась моментально и радикально.

— А ну взять его, — бросил Шнеерсон паре крепких парней, бывших фээсбэшных ликвидаторов, которые давно сопровождали его на топ-менеджерском пути.

Ребята, ухмыляясь, вышли из противоположных углов зала заседаний, где на глазах у коллектива компании проходил показательный разнос виновников аварии. Люди в ужасе замерли. А молоденькая бухгалтерша слегка взвизгнула.

— А это что, у нас поросята завелись? — подчеркнуто благодушно сострил Шнеерсон. Он любил, что называется, резко менять регистры. Людей это обычно окончательно подавляло. Они превращались в безропотных кроликов, целиком поглощенных угадыванием возможных изменений настроения шефа.

Но бухгалтерша визжала не от ужаса перед гендиром. Она единственная (все зачарованно глядели на Шнеерсона) рискнула взглянуть на обреченного Иваныча. Он-то ее и потряс.