Александр Марков - Зачистить Чистилище! Пленных не брать!

У несчастного «Тюрингена», который и так держался на воде только божьими молитвами, заклинило руль, он вышел из кильватерного строя и стал описывать круги, а те, кто шли следом за ним, чтобы не протаранить дредноут, были вынуждены больше заботиться о том, чтобы избежать с ним столкновения, чем о стрельбе по русским.

«Кайзер» не избавился от иприта. Тот осел, успокоился на дне нижней палубы, чуть колышась, как метановые испарения над болотом, но от любых сотрясений он мог проснуться и пойти искать вверх по палубам тех, кого он не смог убить. Имея такой опасный груз на борту, дредноут мужественно занял свое прежнее место в строю. Он удачно миновал «Тюринген», разойдясь с ним на расстоянии буквально нескольких метров, но тут же получил два снаряда в корму. У него разбило трубу, она рухнула на палубу, как огромное подрубленное дерево, сломала леера, но на остатках погнутого металла все еще держалась и не вываливалась за борт. Металл чудовищно скрежетал. Корабль запарил, окутался клубами черного едкого дыма.

Первый залп русских был ошеломляющим, давая понять Шееру, что положение его безнадежно. С каждой секундой, с каждым новым залпом преимущество русских росло. Это было избиение уставшей эскадры.

— Попадание в «Гангут», — доложили Эссену, — в машинное отделение.

Из порванных трубопроводов хлестало раскаленное масло, горел мазут, тех, кто хотел потушить его, обливая пеной из огнетушителей, брызгами прожигало насквозь, наносило чудовищные раны, которые долго, очень долго будут заживать, если вообще когда-нибудь заживут.

Это раньше, еще совсем недавно, может, полвека назад, может, и попозже, корабли, выстроившись друг напротив друга, могли часами посылать в неприятеля ядра, пока один из флотов не выдерживал, и то, что еще плавало, а не пошло на дно вместе с мертвецами, устилавшими палубы на всех уровнях плотным ковром, уходило прочь или выбрасывало белые флаги, сдаваясь на милость победителя. Теперь все решалось в считаные минуты, потому что ни один корабль, даже обшитый многосантиметровой броней, от которой порой снаряды отскакивали или разваливались, как расколотые орехи, все равно не мог выдержать долго подобного обстрела.

Спустя полчаса непрерывного обстрела, во время которого русские дредноуты выплюнули в неприятеля чуть ли не две трети своих боеприпасов, флот Открытого моря пустился в бегство.

Эссен мог сократить свои потери, если приказал бы кораблям чуть отойти, на расстояние, которое стало бы непреодолимым для германских снарядов, а это было нетрудно сделать, учитывая, что русские превосходили германцев в скорости. Но видимость ухудшалась с каждой минутой, и под конец и так приходилось стрелять, ориентируясь лишь на вспышки чужих выстрелов да на отблески пожаров на вражеских кораблях.

В море плавали огромные костры, разожженные на палубах огромных судов, освещая все вокруг себя не хуже, чем маяки, стоявшие на побережье и предостерегающие моряков от ожидающих их опасностях. Те смельчаки, что заметили год назад, как германский крейсер «Магдебург» застрял на песчаной банке, так и не успели погасить свой маяк, за них это сделали главные орудия корабля, но они, оглушенные, обливающиеся кровью, успели доложить о нем командованию. И то, что сейчас русские могли расшифровывать закодированные переговоры германских судов — это их заслуга, и Эссен был им благодарен за это. Он помнил все их имена.

В темноте уже было невозможно определить, какие корабли германцев горят, а какие все еще продолжают огрызаться, но радиоэфир переполнился призывами о помощи, которые слишком ярко свидетельствовали о том, что флот Открытого моря гибнет.

Поверхность покрывала толстая пленка мазута, на вид крепкая, как лед, и похожая на колыхающуюся дорогу, под которой шли какие-то тектонические процессы, но она была такой прочной, что магма все никак не могла прорвать ее. «Измаил» врезался в нее, стал раздвигать острым носом, точно ледокол.

Поверхность была неровной. Порой из нее торчали округлые вздутия, тоже облепленные толстым слоем мазута. Человеческие головы. Головы мертвецов.

По поверхности растекался огонь, яркий, ослепительный. «Измаил» прошел сквозь него, точно это были ворота в ад, через которые многим из тех, что стояли на его палубе, что боролись с пожарами в трюмах, когда-нибудь предстоит пройти, но это уже не будет страшить их, потому что однажды они это уже сделали.

Дредноут прошел мимо германского корабля, объятого пламенем. Он потерял управление, потерял ход и теперь дрейфовал неведомо куда. Поскольку он лишился всех труб и остался только обезображенный остов, иссеченный снарядами так сильно, что на нем живого места не было, а края оторванных металлических плит терлись друг о друга с противным скрежетом, отчего-то напоминавшим о зубной боли, определить, что это за корабль, было невозможно.

На радиопозывные он не отвечал. Да и вообще, сохранилась ли у него радиорубка? А если и сохранилась, хотя электрические приборы были такими хрупкими, что должны выйти из строя в первую очередь, остался ли кто в ней живой? На палубе бушевал только огонь, выкрасив корпус корабля и разрушенные надстройки в черное. Только огонь. Больше ничего живого на корабле не осталось, и он превратился в призрак, населенный мертвецами.

Моряки с «Измаила», видя этот корабль, крестились за упокой души его экипажа, но в душе радовались меткой своей стрельбе и своих товарищей с других кораблей, а то, что творят тяжелые снаряды главного калибра, они и так знали. Для этого надо лишь осмотреть собственную палубу и борта.

«Измаил» был завален стреляными гильзами, некоторые из них были еще горячими и дымились, а мертвецы от разрывов превращались во что-то непонятное, совсем не похожее на то, как должны выглядеть человеческие останки.

Спустя еще час огни пожарищ на германских кораблях растворились в темноте.

— Мы потеряли Шеера, — доложили Эссену, — он молчит.

— Отправился проситься в отставку, — съязвил адъютант, — это самый хороший для него выход.

После Ютландского сражения Джона Рушворта Джеллико, командующего британским Гранд-Флитом, никто не сравнивал с Нельсоном при Трафальгаре, и вряд ли его именем назовут хотя бы самую захудалую площадь Лондона и уж тем более не будут воздвигать на ней колонну, потому что от него ждали полного разгрома германского флота, а он скорее проиграл это сражение, чем выиграл. Сравнением с Нельсоном Эссен был бы недоволен. Но его победу можно было приравнять и к победе Ушакова при Чесме, и к победе Нахимова при Синопе, а такие сравнения ему были по сердцу.

Эссен оторвал от глаз бинокль. Его окружала непроглядная темнота. Даже звезды стерло с небес.