Сергей Арбенин - Дети погибели

– Понял, ни гу-гу! – зардевшись, но браво ответил Кадило. – Не извольте беспокоиться, а дальше меня не выйдет.

Маков обошёл вокруг стола, подал серый канцелярский конверт.

– Это – за службу. Купишь новую шинель, сапоги… Конфект чухонке своей…

– Рад стараться! – ещё громче гаркнул Кадило, и ловко спрятал конверт – Маков даже не заметил куда.

Пока бумаги будут ходить в Зимний и обратно, Маков должен был сделать ещё одно необходимое дело.

Он вызвал правителя канцелярии, но получил известие, что правитель прихворнул. Пришлось иметь дело с его заместителем Зайцевым.

– Необходимо произвести выемку всех бумаг господина Филиппова, – сказал Лев Саввич Зайцеву.

Зайцев, смуглый от природы, с лицом, словно высеченным из древнего камня, молча кивнул.

– Выемку произвести по всей форме, в присутствии прокурора судебной палаты.

Зайцев снова кивнул. В руках у него была планшетка с карандашом, но он ничего не записывал.

– Прокурор… Лучше, если это будет Воробьёв. Я напишу записку сенатору Евреинову, попрошу об одолжении. А пока вот что. У Филиппова был свой несгораемый шкап…

Споткнувшись на слове «был», Маков хмуро взглянул на Зайцева. Зайцев в ответ слегка поклонился, при этом лицо его выражало нечто, отдалённо напоминающее административный восторг. Однако, учитывая резкость черт, восторг был скорее похож на отвращение.

«Гм! – подумал Маков. – Вот странный тип. То ли из мордвы, то ли из черемисов… А дослужился до статского. Молчалив, как Будда. Тем и ценен…»

Зайцев между тем разогнулся и, так сказать, разомкнул свои каменные уста.

– Ключ от шкапа господин Филиппов всегда носил при себе.

– Я знаю. А второй экземпляр?

– А второй… – Зайцев как бы нарочито обиделся: – А где второй?.. Об этом, боюсь, никто не знал. Возможно, только ваше высокопревосходительство.

«Дерзит! – вспыхнул Маков и угрюмо посмотрел на Зайцева. – Однако и хитрец же человек был Филиппов…» Вслух сказал, пересилив гнев:

– Да, я знаю. Возможно, сейчас этот ключ уже у судебного следователя… Если не в Охранке. Приобщён к уликам; но у меня есть слепок ключа. Потрудитесь, Иван Сергеевич, до этого шкапа пока никого не допускать. Даже если прискачет сам Дрентельн или градоначальник Зуров со своими горцами.

– Потружусь, ваше высокопревосходительство, – ответил Зайцев. – Вот только…

Маков поднял на него глаза.

– Вот только сюда уже приходили, – сказал Зайцев.

– Кто? – насторожился Маков.

– Подполковник Кириллов. Из столичной жандармской сыскной полиции. Показал запрос прокурора Особого присутствия и попросил, чтобы его провели к столу Филиппова.

– Что же вы мне сразу не сказали? – побагровел Маков. – Когда это было?

– Как раз когда вы на похороны Филиппова уехали… А Кириллов ничего не трогал. Только конторку осмотрел, шкапы и стол. Я наблюдал.

– Он взял что-нибудь?

– Нет.

В голосе Зайцева Лев Саввич уловил неуверенность.

– Взял?!

– Не могу знать! – выпрямился Зайцев, выпячивая грудь: вспомнил, видно, старорежимные порядки.

– Как это «не можете знать»?

– Кириллов только посмотрел бумаги, лежавшие на столе. Сказал, что это непорядок: бумаги государственной важности, а лежат в открытую, на виду…

Маков секунду смотрел в бесстрастное тёмное лицо Зайцева.

– Как вас прикажете понимать? Так взял он что-то или нет?

– Если и взял, то я… – с каменным лицом проговорил Зайцев. – Я не видел… С Кирилловым ещё жандармский офицер был, адъютант. Он Кириллова загораживал…

Маков приподнялся, сверля Зайцева взглядом.

– Ступайте, – проговорил ледяным тоном.

Зайцев помедлил. Потом развернулся, как солдат на плацу, и вышел деловой походкой.

«Странный тип, однако! И подозрительный, – подумал Маков. – И почему я его раньше не замечал?»

Затем он вызвал Павла Севастьянова. Это был главный, а может быть, и единственный доверенный помощник Филиппова. Но с Севастьяновым была ещё большая странность: Маков даже не помнил его в лицо.

Когда Севастьянов тихо вошёл… Нет, просочился в кабинет; Маков даже вздрогнул: именно такую манеру входить имел и Филиппов.

Севастьянов был молодой, почти юный человек с нежным ангельским лицом. Волосы у него были светлые, почти белые, и слегка завивались на концах. Пожалуй, не на ангела он был похож, – а на лубочного героя-простачка, любимого простонародьем Иванушку-дурачка.

Глаза у Севастьянова были прозрачными, ледянисто голубыми. Усики – почти незаметными на глаз. А румянец… Ну, прямо как у деревенской девушки.

– Садитесь, Павел… э-э…

– Александрович, – подсказал Севастьянов. И присел не в кресло для гостей, – а за стол для заседаний, вполоборота к Макову.

«Ну, уж нет, голубчик! Фокусов я твоих не потерплю», – подумал Маков и резковато сказал:

– Нет, не сюда садитесь, Павел Александрович. Вот сюда.

Севастьянов тут же пересел и добавил совсем простодушно:

– Называйте меня просто Пашей, ваше высокопревосходительство.

– Хорошо… Паша. К сожалению, взаимной любезностью ответить вам не могу, – ответил Маков довольно ядовито. – Так вот. Расскажите мне обо всём, что вы выполняли в последнее время по заданиям Николая Игнатьевича Филиппова. Только о том, чего нет в официальных рапортах Филиппова.

– Всё рассказать? – задумчиво проговорил Севастьянов. – Так долго же, ваше высокопревосходительство, рассказывать придётся…

– Это ничего. Я потерплю, – мрачно ответил Маков.

ПЕТЕРБУРГ. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ, АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН.

Март 1879 года.

«Секретный государственный узник нумер 5» сидел на кровати, оперевшись о край руками. Дверь камеры была распахнута, а в дверях на табуреточке приютился солдат из крепостной охранной команды с гармошкой в руках.

– Хорошо! Молодец! А «Камаринского» можешь?

– Рад стараться! – ответил страж, оправил седые, вразлёт, усы и начал играть. Играл он, действительно, лихо. Пятый нумер даже в ладоши захлопал.

– Хватит, хватит… А то услышат ещё, влетит тебе.

– Никак нет, не влетит! В этот час у нас полное увольнение. Начальник караула, – «музыкант» понизил голос и оглянулся в мрачный сводчатый коридор, – в дежурной части в штосе играет.

– С кем? – удивился узник.

– А с барышнями, – просто ответил солдат.

Узник опять расхохотался, потом погрозил пальцем:

– Ох, распустил я вас! Дойдет до Ганецкого, а то и до генерала Гурко, – он тут наведёт порядки!

– Небось, не наведёт, – солдат вдруг насторожился: вдали раздался окрик часового и загремел замок.

Гармонист быстро поднялся, подхватил под мышку гармонь, другой рукой взял табуреточку и выбежал. Поставив табурет, сказал: