Борис Толчинский - Боги выбирают сильных

Дива Эгина зарделась; почти никто, кроме Софии, не знал, сколь тесно переплелись политика и страсть в похождениях знаменитого персидского сердцееда; почти никто, кроме Софии, не знал, сколь мучительно переживает дива разрыв с царевичем, который, было время, дарил ей самоцветы величиной с куриное яйцо… Эгина, запинаясь, прошептала:

— Вы говорите, он приедет… Когда же ждать царевича у нас?

— Как только первый министр сочтет возможным отослать ему официальное приглашение, — отозвалась София и быстро скрылась среди других гостей, предоставляя знаменитой диве самой додумать остальное.

Медея встретила знакомых по гелиопольскому лицею. Вспоминали ушедшую юность и обсуждали жизнь. Один молодой человек пылко отговаривал Медею возвращаться в Гелиополь, ибо, как он утверждал, талантливым людям при дворе князей Гоноринов выжить невозможно.

— Мне тридцать лет, как и тебе, — с печалью говорил он, — я доктор медицины, но кафедру в гелиопольскому университете отдали старику магистру, который диссертацию писал, когда меня еще на свете не было, и только потому, что ректор наш, тебе известно, боится молодых! Ах, — вздохнул доктор, — какой же молодой я в тридцать лет! O mihi praeterios referat si Jupiter annos [37] «О, если бы Юпитер возвратил мне прошедшие годы» (лат.) — слова из «Энеиды» Вергилия. — тогда бы я вслед за тобой сюда, в Темисию, поехал; здесь, только здесь можно найти себя!

«Если ты умен, настойчив, осторожен и Фатум благоприятствует тебе», — мысленно уточнила Медея, а вслух сказала:

— Не огорчайся; еще не все потеряно. Я думаю, вслед за Лицинием уйдут сподвижники его, и нам откроется дорога…

Доктор медицины перебил ее:

— Наивные мечты! Галерий весь в отца. Нет, не видать нам должной славы в этой жизни…

— Ну хорошо, а если вдруг случится чудо и ты, к примеру, станешь ректором — что сделаешь тогда?

К концу этой беседы Медея Тамина определила для себя имя нового ректора гелиопольского университета.

Она беседовала с ровесниками и вспоминала недавние слова Софии.

«Времена ленивых старцев отступают, — говорила подруга. — Меня поддержат молодые, они поймут, что власть для них открыта и что они нужны имперскому правительству. Если смогла сделать блестящую карьеру ты — смогут и они». В полной интриг игре за власть являлся некий смысл, и Медея понимала, что этот тайный смысл много важнее средств достижения его; так намечалась цель, и в этой высшей цели рождалось отдохновение даже такой циничной и расчетливой натуры, какой вслед за своей подругой становилась Медея Тамина. Выполняя волю Софии, Медея зондировала своих товарищей-ровесников, и убеждалась в правоте ее — не в частностях, а в целом. Талантливые люди устали от правления одних и тех же лиц, неважно, в Квиринале, столичном храме высшей власти, или в провинциальном университете, — везде, где окостенелая серость подавляет ищущие воли ростки. Медею удивляло, как удалось Софии побороть в себе традиционное мышление юстиновского рода и стать, пока лишь тайно, идеологом и, вероятно, будущим творцом этой своеобразной «революции молодых», как мысленно окрестила предстоящие сражения Медея.

Охотничий азарт, честолюбие, вера в успех и страсть к по-новому осознанному благу государства разгорались в душе Медеи, и в эти минуты, слушая ровесников и осмысляя их слова, она была готова биться вместе с ними, служить Софии до конца — служить, пока София не сочтет полезным убрать ее, Медею, с поля брани и заменить другим или другой…

А сама София в это время нашла себе собеседников в лице упоминавшихся индийских мудрецов. Вернее, мудрецом, гуру, был один из них, а остальные двое, ученики, его сопровождали.

— Бхагаван [38] «Бхагаван» (санскр.) — «высокочтимый господин». Мадхва, — обратилась София к гуру, — вы не жалеете, приняв мое приглашение на этот вечер?

Гуру Мадхва склонил голову в знак почтения.

— Ваши переводы Завещания Фортуната на хинди и санскрит широко известны среди моих братьев по вере; мы считаем их каноническими. Какой ценитель знания дерзнет отвергнуть приглашение образованнейшей женщины мира?

— И тем не менее наши красочные празднества претят аскетическому духу брамина. Я не права?

— Индусы ценят красоту телес, но всего более — красоту души. Любой ли, рукоплещущий красивой женщине, красив душой?

— А что такое красота души, бхагаван? Вы можете ответить? Телесной красоте есть замечательные образцы, подобные Исиде или Афродите, или вашей Лакшми…

— Или вам, многоученая раджасса, — с улыбкой вставил брамин.

— Да, или мне, — со всей серьезностью согласилась княгиня. — А красота души, какая она? Возможно ли нам, смертным, судить, красиво или нет творение Всевышнего Отца? Кто знает, что внутри у человека?

Если следовать вашему пониманию Атмана, души, единой с Богом, то суждение о душе есть суждение о Боге, а не грех ли это? Не лучше ли для мудреца отдать на усмотренье Бога суждение о Боге, об Атмане, о Душе?

Оба ученика внимательно слушали диалог гуру и «многоученой раджассы», один записывал каждое слово в книжечку, другой, беззвучно шевеливший губами, очевидно, запоминал.

Гуру Мадхва ответил:

— «Если бы люди думали о Боге столько, сколько они думают о мирской жизни, кто бы не смог достичь спасения?», — так сказано в Упанишадах Майтри. Исключительно в мыслях о Боге, в молитве единения с Ним человеку возможно обрести Атман, что значит истинную красоту души.

— Согласна. Но вспомните первый стих Упанишад Иша: «В сердце этого феноменального мира, во всех его изменчивых формах, обитает неизменный Бог. Поэтому обойдите изменчивое и, наслаждаясь внутренним, перестаньте обращать внимание на то, что другие считают ценным».

— И где вы видите противоречие? Бог внутри и вовне, нужно лишь открыть Его для себя.

— Вот! — с торжеством воскликнула София. — Бог повсюду, Бог есть данность, он существует, «Вечный среди вечных», вне зависимости, «открыл» ли его индивид или нет, почитает или отрицает, молится ему или вовсе забыл о Нем. Бог подобен солнцу, которое светит и варварам, и цивилизации, и злым, и добрым, и мудрым, и ничтожным — Бог везде и независимо от нас!

— Что вы этим хотите доказать? — насторожился брамин.

— Только лишь то, что Вездесущий Бог нисколько не нуждается в наших жертвах, приношениях, молитвах. Скажите, бхагаван, не кажутся ли вам бессмысленными человеческие жертвоприношения первобытных племен? А приношения животных, гекатомбы, которыми известен мир античный? Или земного злата, как в Египте фараонов и государстве Хань?

Велик ли Бог, который пьет кровь животных и людей, сидя на злате? Такой ли Бог создал Вселенную? Нет, не такой — таким его нарисовали себе люди, такого бога, какой был надобен им по невежеству. Темного мира темный бог! А если Истинному Богу не нужны ни кровь, ни злато, к чему, скажите, Истинному Богу пустые славословия, молитвы, храмы? Опять мы, люди, судим Бога по себе: нам нравится, когда нас прославляют, нам молятся, прося о благах, когда нам строят виллы и дворцы! С чего мы заключили, что Богу-Абсолюту необходимо то же самое?!