Валерий Белоусов - Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

«Это что, он мне, что ли?!»

… С оглядкою войдя в отделанное красным деревом и ярко пылающей бронзой куппэ, я осторожно присел на скользкий шелк дивана. Не испачкать бы, часом…

Подполковник резко сдвинул в сторонку финские разносолы, достал из своего шведского замшевого рюкзака какой-то сверток в вощеной бумаге. Развернул. По куппэ разнёсся восхитительный аромат сала с чесноком.

Я аж слюной захлебнулся.

Нарезая острейшим пукко белейшие, с тончайшими красными прожилками пласты, подполковник представился:

— Талвело, Пааво… Звание моё видите сами! — и указал тонким, красивым пальцем на две крупные шестиконечные звезды на воротнике…

— Юсси Суомолайнен, капитан. — скромно представился я.

— Ого! Целый капитан, да? Не слишком ли высокий чин для такого возраста? Ты ведь, товарищ, наверное, девяносто седьмого года?

— Девяносто восьмого…

— Ну, я тогда на год старше… Ты тоже видать, из запаса, как и я?

— Да как вам сказать…

— Да так и скажи. И… знаешь, зови-ка ты меня на ты!

— Как прикажете… извини, как скажешь! Ну, на эту войну, да! — призван из запаса, и на «гражданке» в сельской школе мирно себе учительствовал. А до тридцать шестого я честно в войсках служил. В шестнадцатом пехотном…

— Где ты и выслужил себе медаль в петлицу и геморрой в… поясницу. Знакомое дело! Ты по отчеству кто?

— Ивановичем когда-то был…

— Ага, вот где собака и зарыта… Хоть у нас, финнов, отчеств нет, сплошная мы безотцовщина, да где-то в кадрах запись-то и имелась! Прижимали тебя потихоньку…

… пока совсем не вышвырнули! — подхватил я. — Да я уж привык, что меня считают вторым сортом!

— Второй сорт, не брак! — усмехнулся Талвело. — Ну, а у меня всё проще… После Гражданской поступил в Академию Генштаба, потом командовал Егерским полком…

— О! Да ты спецназовец! — с уважением протянул я.

— Было дело…, — усмехнулся подполковник. — Потом наш полк вдруг расформировали, зане денег на него в казне внезапно не обнаружилось! Разворовали весь военный бюджет, жирные твари… Я гневно протестовал, пытался выступить в Парламенте. Определили меня за это в «психушку», содрав майорскую звездочку… Вышел я из дурдома и пошел трудиться в Университет, причем не нашел между ними никакой особой разницы. Защитил кандидатскую диссертацию на тему исследования наступательных операций против красных в северном Приладожье… Из-за своей диссертации вновь чуть не загремел в палату номер шесть. Уж очень она многим глаза колола, своей горькой правдой о нашем сокрушительном поражении…

С началом войны, разумеется, я пошел добровольцем, и, как имеющий высшее военное образование, командный опыт и ученую степень, был аттестован на подполковника. И, с учетом моего ценнейшего боевого опыта офицера войск специального назначения, немедленно определен по соответствующему профилю, а именно в должность помощника начальника Интендантского Управления…

Слушая подполковника, я предпринимал титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос.

— Н-ну, перекладываю я это бумажки из папочки в папочку, в обед кушаю за чистой скатертью всякие разносолы, рабочий день у меня с десяти утра до пяти часов пополудни… Воюю, короче!.. — продолжал подполковник. — Пока не услышал, что красные взяли Суоярви. Буквально кипя от гнева, прорвался на прием к Барону. Он даже слегка оторопел, особенно когда его адъютант доложил ему на ушко, что я за птица! Высказал я Маршалу свои взгляды… Особо отметил, что сил на оборону у нас на Севере нет. Значит, что? Правильно! Надо НАСТУПАТЬ. Старик расчувствовался, обнял меня, поцеловал и послал на ху… То есть на Север, с предложением самостоятельно сформировать из того, что там есть, группу войск и её же возглавить. Типа, на тебе Боже, что нам не гоже, а сдохнет там Ахрим, да и хрен бы тогда с ним! Н-ну, вот такие дела… Выпьем, что ли, Юсси Иванович?

И мы немедленно выпили.

… Странное дело, но водка закончилась как-то совершенно неожиданно. Хотя мы и пили чисто по-фински! Видимо, от того она и закончилась.

Однако Пааво утешил меня, нажав на кнопочку электрического звонка. Мгновенно воплотившийся проводник принес нам еще по чуть-чуть (ну, там, всего пару бутылок, на брата!) и обильную закуску: соленые орешки и моченую клюкву на крохотных блюдечках…

Расстегнув с разрешения подполковника самый верхний крючок кителя, в этом совершенно непотребном виде я вольно раскинулся, как хан бухарский, на мягком диване. И тихо мрачнел. Мы, финны, как выпьем, так сразу впадаем в смертную тоску. Это называется скандинавский тип опьянения.

Подполковник, извлекши из кожаного чехла настоящую, ужасно дорогую «кремону», меланхолично наигрывал на мотив старого, забытого вальса:

… У меня привычно запершило в горле. Оттянув ворот большим пальцем, я, как привык это делать двадцать один год подряд, машинально потер сизый старый шрам, уходящий от кадыка под белоснежную подшивку воротничка потертого мундира…

— Чего это у тебя? — печально спросил мой визави.

— Да так! Порезался, когда брился…, — с такой же тихой печалью ответил ему я.

… Это было весной, в Свеаборге… Той самой долгожданной весной, когда, НАКОНЕЦ, как-то совершенно незаметно и совершенно бескровно рухнул проклятый царизм, о скорой гибели которого так мечтали все интеллигентные люди! С какой трепетной радостью я привязывал на петличку своей серой шинели шелковый красный бант! Увы, алого муара в лавке Офицерского экономического общества уже не оказалось, всё раскупили. Что, вы не понимаете, от чего мы, офицеры, а значит, дворяне — были тогда поначалу так рады? Да потому, что гражданин Романов всех нас уже глубоко достал! До самого донышка.

Достал своей никому не нужной войной за Босфор и Дарданеллы (и зачем нам тот Босфор? У нас в Выборгском заливе свой Бьеркезунд есть!), достал бьющей в глаза наглой роскошью имперского Петрограда на фоне серой деревенской нищеты и убогой безысходности красно-кирпичных фабричных трущоб, достал тягостным унижением служилого армейского офицерства нищетой скудного жалования и полнейшим безгласным бесправием…