Борис Гринштейн - ЗЕМЛЯ ЗА ОКЕАНОМ

Это не был первый выпад Николая I против расселения евреев в колониях. В ГП РАК разработали сложную операцию, целью которой было расселение на компанейских землях 40 000 еврейских семей. Иннициативу эту должен был выдвинуть специально приехавший из Англии в марте 1846г. верховный судья Лондона, баронет Моше Монтефиоре. С собой у него было рекомендательное письмо от королевы Виктории. Финансировать проект расчитывали прикрываясь именем Ицхака Альтараса, главы торгового дома из Марселя, сотрудничевшего с Компанией со времён континентальной блокады. Альтарас приехал в Россию с рекомендациями от французского правительства одновременно с Монтефиоре. Оба посланца были благосклонно приняты в Петербурге и об этом оповестили все еврейские общины. Сразу же нашлись желающие переселиться: из Вильно готовы были немедленно отправиться в путь 286 нищих, многодетных семейств; из Витебска - 139; из Митавы - 50. Но внезапно император начертал резолюцию: "Переселение евреев в Америку решительно прекратить".

7 октября 1852г. с Большого кронштадтского рейда в кругосветное плавание, с официальной целью "для исследования Российских владений в Америке", вышел 44-пушечный фрегат "Паллада" под командованием капитан-лейтенанта Унковского. На борту фрегата отправилась в Китай и Японию дипломатическая миссия контр-адмирала Евфимия Васильевича Путятина. Названный в честь Афины Паллады, фрегат был осенён покровительством этой богини, зато не очень ладил с Посейдоном.*(2)

Прекрасному фрегату не везло с погодой. Шторма почти непрерывно преследовали его и основательно потрепали. Записки Гончарова, секретаря посольства и официального летописца экспедиции, или, как он сам рекомедавался: "Там я редактор докладов, отношений и предписаний; здесь - певец, хотя ex officio, похода", пестрят описаниями штормов.

"Море бурно и желто, облака серые, непроницаемые; дождь и снег шли попеременно… Ванты и снасти леденели. Матросы в байковых пальто жались в кучу. Фрегат, со скрипом и стоном, переваливался с волны на волну; берег, в виду которого шли мы, зарылся в туманах. Вахтенный офицер, в кожаном пальто и клеенчатой фуражке, зорко глядел вокруг, стараясь не выставлять наружу ничего, кроме усов, которым предоставлялась полная свобода мерзнуть и мокнуть… Все полупортики, люминаторы были наглухо закрыты, верхние паруса убраны, пушки закреплены задними талями, чтоб не давили тяжестью своего борта. Я не только стоять, да и сидеть уже не мог, если не во что было упираться руками и ногами. В каюте лампы, картинки, висячий барометр вытягивались горизонтально."

Это ещё Балтийское море. А затем были ещё шторма в Атлантике, задержавшие фрегат и не позволившие идти вокруг Мыса Горн. Путь вокруг Африки также сопровождался штормами, а у берегов Суматры "Паллада" с трудом избежала встречи со смерчем. Но хуже всего пришлось ей в Тихом океане.

"Надо знать, что еще в Гонконге и китайцы, и европейцы говорили нам, что в этот год поджидается ураган; что ураганов не было уже года четыре. Ураган обыкновенно определяют так: это вращающийся, переходящий с румба на румб ветер. Можно определить и так: это такой ветер, который большие военные суда, купеческие корабли, пароходы, джонки, лодки и всё, что попадется на море, иногда и самое море, кидает на берег, а крыши, стены домов, деревья, людей и всё, что попадется на берегу, иногда и самый берег, кидает в море. С нами ничего подобного этому не случилось, впрочем, может быть, оттого, что не было близко берега. Поэтому нас ветер кидал лишь по морю, играл нами как кошка мышью; схватит, ударит с яростью о волны, поставит боком… Тут бы на дно, а он перекинет на другой бок, поднимет и поставит на минуту прямо, потом ударит сверху и погрузит судно в хлябь. Волны вытолкнут его назад, а ветер заревет, закружится около, застонет, засвистит, обрызжет и обольет корабль облаком воды, вырвет парус и, торжествующий, понесется по необозримому, мрачному пространству, гоня воду, как прах. Однако ничего важного не мог он сделать. Китайцы называют ураган тайфун, то есть сильный ветер, а мы изменили это слово в тифон…

Ветер ревел; он срывал вершины волн и сеял их по океану, как сквозь сито: над волнами стояли облака водяной пыли… Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз - только пыль столбом стоит поверх, и судно летит туда же за ними, в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком. Горизонт весь в серой пыли. Правильного волнения почти нет: вода бурлит, как кипяток; волны потеряли очертания.

Беспрестанно ходили справляться к барометру. "Что, падает?" 30 и 15. Опять - 29 и 75, потом 29 и 45, потом 29 и 30-29 и 15 - наконец, 28/42. Он падал быстро, но постепенно, по одной сотой, и в продолжение суток с 30/75 упал до 28/42. Когда дошел до этой точки, ветер достиг до крайних пределов свирепости.

Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все на диван… Окна в каюте были отворены настежь, и море было пред моими глазами во всей своей дикой красе. Только в одни эти окна, или порты, по-морскому, и не достигала вода, потому что они были высоко; везде же в прочих местах полупортики были задраены наглухо деревянными заставками, иначе стекла летят вдребезги и при крене вал за валом вторгается в судно. В кают-компании, в батарейной палубе вода лилась ручьями и едва успевала стекать в трюм. Везде мокро, мрачно, нет убежища нигде, кроме этой верхней каюты. Но и тут надо было наконец закрыть окна: ветер бросал верхушки волн на мебель, на пол, на стены. Вечером буря разыгралась так, что нельзя было расслышать, гудит ли ветер, или гремит гром. Вдруг сделалась какая-то суматоха, послышалась ускоренная команда, лейтенант Савич гремел в рупор над ревом бури.

- Что такое? - спросил я кого-то.

- Фок разорвало, - говорят.

Спустя полчаса трисель вырвало. Наконец разорвало пополам и фор-марсель. Дело становилось серьезнее; но самое серьезное было еще впереди. Паруса кое-как заменили другими. Часов в семь вечера вдруг на лицах командиров явилась особенная заботливость - и было от чего. Ванты ослабели, бензеля поползли, и грот-мачта зашаталась, грозя рухнуть.