Игорь Градов - Солнце обреченных

Повозки остановились возле эшафота. Охрана сняла с ног осужденных кандалы и помогла взойти по лестнице. Наблюдавшему за казнью прокурору доложили о готовности, он удовлетворенно кивнул головой – начинайте. Судейский чиновник в длинной шинели вышел к краю эшафота, и громко, раскатывая звуки по всей площади, зачитал приговор: "За принадлежность к тайному обществу, имеющему целью насильственное ниспровержение существующего государственного и общественного строя, а также за участии в цареубийстве 1 марта 1881 года приговорить крестьян Тимофея Михайлина и Андрея Желябина, дворянку Софью Перову, сына священника Николая Кибальчева и мещанина Николая Рыскова к смертной казни через повешенье".

Толпа слушала молча. Чиновник закончил чтение и убрал бумагу. В ту же секунду загремели военные барабаны, с голов мужчин мгновенно слетели картузы, а женщины начали креститься. Священник в черной рясе быстро прочел молитву и предложил крест для целования. Все, кроме Рыскова, отказались. Батюшка протяжно затянул: "Целуйте мя последним целованием", и осужденные стали прощаться. Софья отстранилась от Рыскова и сразу же подошла к Желябину. Они несколько секунд смотрели друг на друга, потом на мгновение коснулись телами.

Первым к петле подвели Кибальчева. Палач Фролов в красной рубахе навыпуск деловито накинул ему на голову холстяной башлык, затянул веревку и вышиб скамейку из-под ног. Тело Кибальчева дернулось и закачалось над помостом. Теперь пришла очередь Михайлина. Башлык, петля, удар по скамейке – и толпа удивленно ахнула: веревка оборвалась, повешенный рухнул на доски эшафота. У помоста раздались возгласы: "Сорвавшихся милуют!" Палач вопросительно посмотрел на прокурора – тот сделал знак: продолжайте. Фролов полез привязывать новую веревку.

Между тем Михайлин поднялся и, шатаясь, сделал несколько неуверенных шагов по эшафоту. Пронзительно закричали женщины, толпа взволнованно загудела. Командовавший оцеплением полковник громко скомандовал: "В ружье!", солдаты плотно сомкнули строй и выставили вперед штыки. Толпа отхлынула назад.

Наконец петля была готова. Михайлина снова подвели в виселице, накинули веревку на шею. Фролов выбил скамейку, но Тимофей вновь сорвался и с глухим стуком повалился на доски. На площади все громче и настойчивей стали раздаваться крики: "Это знак Божий! Помиловать!". Но прокурор невозмутимо приказал продолжить казнь. В третий раз Фролов не рассчитал длину веревки – ноги приговоренного достали до пола, и петля не затянулась. Завершить дело удалось лишь с четвертого раза… Фролов перекрестился и стал прилаживать следующую петлю.

Софья, молча наблюдавшая за казнью, сохраняла полное спокойствие, лишь лицо ее с каждой минутой делалось все бледнее. Вот настал и ее черед – Фролов дрожащими от волнения руками накинул петлю и ударил по скамейке. Секунда – и Перова закачалась рядом с Кибальчевым и Михайлиным.

Когда на скамейку поставили Желябина, Алина лишилась чувств. Ее поддержали под руки, а то бы она непременно упала в грязный, истоптанный снег. Все остальное Иваницкая помнила, как в тумане: бой барабанов, раскачивающиеся на апрельском ветру тела, черные гробы на телегах у эшафота… Позднее Алина узнала, что Желябина и Рыскова тоже пришлось вешать дважды.

Толпа расходилась с Семеновского плаца медленно и неохотно. Все обсуждали казнь и говорили, что оборвавшаяся веревка – недобрый знак. Не будет счастья в этом царствовании, поверьте, не будет… Вот при Николае Павловиче казнили декабристов, так там тоже один сорвался. И чем все закончилось? Позорной Крымской кампанией и странной смертью самого императора…

Мертвые тела убрали с эшафота, а над ними равнодушно сияло яркое весеннее солнце – солнце обреченных.

Домой Алина вернулась вечером и сразу же прошла в свою комнату. На расспросы прислуги отвечала односложно и просила никого к себе не пускать – сказалась больной. В спальне она встала на колени перед образами (еще старинными, бабушкиными, доставшимися по наследству) и начала страстно молиться. Она просила Бога об одном – чтобы ей после смерти позволили оказаться там, где будет Андрей. Это единственное, о чем она мечтала.

27 мая, пятница

Зимний дворец

Все вещи были давно собраны и уложены: сундуки и кофры увязаны, шляпные коробки и корзины упакованы. Кажется, ничего не забыли. Впрочем, все самое ценное княгиня Юрьевская везла в личном багаже – ученические тетрадки Александра Николаевича с лекциями Жуковского, его рубашку с пятнами засохшей крови, Евангелие и карманные часы с вмятиной, оставшейся от удара по мостовой (их цепочку она надела поверх платья как украшение). Захватила также из императорского кабинета перо с застывшей капелькой чернил (утром первого марта государь еще подписывал им бумаги) и почти три тысячи писем, адресованных лично ей. Все прочее (драгоценности, украшения, веши) не имело столь важного значения…

Екатерина Михайловна подняла голову и посмотрела на Зимний дворец. Что-то ей подсказывало, что она видит его в последний раз. Величественное здание парило над площадью в своем всегдашнем каменном великолепии и, казалось, не замечало человеческой драмы, совершавшейся у его основания. Княгиня Юрьевская вздохнула: в Зимнем она провела самые лучшие и, пожалуй, самые трудные годы своей жизни, здесь она любила и страдала, здесь она обрела и потеряла супруга.

Дети уже сидели в карете под присмотром строгой английской бонны, казаки из охраны нетерпеливо понукали лошадей. Екатерина Михайловна посмотрела на окна второго этажа, где был расположен кабинет императора. Как часто Александр Николаевич задерживался в нем допоздна, работая над важными государственными бумагами, а она терпеливо ждала его наверху, в комнатах третьего этажа, чтобы хотя бы час или даже полчаса провести вместе. Эти минуты, которые им удавалось урывать у неотложных и первостепенных государственных дел, были самыми счастливыми в их жизни. В это время они могли чувствовать себя семьей – не всемогущим императором и его любовницей, а просто мужем и женой, наслаждающимися своей любовью.

Александр Николаевич почти всегда около девяти часов вечера поднимался наверх, чтобы пожелать спокойной ночи детям. Особенно он любил маленького Гогу, часто сам укладывал его в постельку, а иногда даже рассказывал на ночь какую-нибудь занимательную историю из своей жизни. Гога специально не засыпал, ждал, когда придет отец и поведает что-нибудь интересное.

Екатерина Михайловна смахнула набежавшие слезы. Что сейчас об этом вспоминать, все уже кончено… Нужно думать о том, как жить дальше. Вскоре после похорон императора у нее состоялся трудный разговор с новый государем. Александр Александрович проявил тактичность и понимание – навсегда оставил за ней апартаменты, которые она занимала в Зимнем дворце, кроме того, подарил дачу в Петергофе и имение в Крыму. Но когда Екатерина Михайловна твердо заявила, что намерена покинуть Россию, он, кажется, вздохнул с облегчением.