Александр Кулькин - Ушедшее лето. Камешек для блицкрига

Человеческая жизнь похожа на кирпичный дом. Первый кирпичик — это рождение, а там потихоньку из поступков и слов строят люди, кто дворец, а кто хибару. Но никогда нельзя забывать, что от легкого дуновения судьбы вся постройка может сложиться как карточный домик. Так вышло и у меня. Дожив до пятидесяти лет, я вдруг остался один. Никогда не испытывал тяги к большим компаниям, мне хватало маленького уютного мирка, в котором я был нужен. Но сейчас, идя по улице моего города, я понимал, что мой круг бесследно растворился в огромном мире, как кусочек сахара в обжигающем чае. Мир равнодушен к людям, да и люди всегда могут пройти мимо того, кто молчит о своих бедах. Конечно, можно кричать, и просить о подачке любви, о милостыне понимания. Но увы, не умею. Осталось только жить и надеяться. Вот и сейчас обо мне вдруг вспомнил военкомат.

Я вышел на площадь Ленина и остановился возле перехода, окинув взглядом привычный пейзаж. Асфальт, линии разметки, конструкция под сцену и заросший кустарником склон, наверху которого громоздилась подделка под средневековый замок. Сколько копий было переломано, выражаясь фигурально, когда в бывшем польском городе построили типичный древнерусский замок прямо-таки из учебника истории для пятого класса. Но копья пошли на дрова, а замок стал туристической достопримечательностью. Ещё со школы я был неравнодушен к истории и, оказавшись в этом белорусском городке, серьезно заинтересовался им. Восемьсот с лишним лет существования Полесска давали достаточный простор даже для дилетантского интереса. Особенно мне было интересен последний советский месяц города в 1941 году. Я прочитал все, что нашел в открытом доступе, и понял только одно, что официальная история не говорит ничего конкретного об июле-августе сорок первого.

Резкая боль вдруг скрутила меня — показалось, что в желудок попала колючая проволока. «Вот и все…» — успел подумать я, прежде чем потерял сознание.

Неизвестно где, неизвестно когда.

Из докладной записки директора исследовательского центра холдинга «Хронос».

Сэр. Довожу до вашего сведения, что в результате эксплуатации хронопробойника модели 375/RS накопилось множество данных, доказывающих что концепция межвременных путешествий, положенная в основу этого проекта, обладает, угрожающим безопасности самой структуры пространства-времени, потенциалом. Несмотря на теоретические выкладки, определенно, что хронотоннели не исчезают сразу после пробоя, а какое-то, неопределенное время, «дрейфуют» по времени и в пространстве. Обращаю ваше внимание, что данное свойство хронотоннелей полностью не изучено, и теоретически, может привести к их сливанию в один супертоннель. Последствия данного объединения предсказать невозможно, но изменение характеристик ваккума, вплоть до коллапсара пространства-времени, вполне укладывается в рассчитанную нами модель.

Резолюция президента холдинга:

Выделить дополнительное финансирование исследовательскому центру. Начальнику службы безопасности усилить контроль, и не допускать контакта исследователей и журналистов. Интервью допускать ТОЛЬКО с тщательно проверенными и контролируемыми журналистами.

Абсолютная тишина закутала меня в ватное одеяло. Взмах бабочки крыльями был бы здесь подобен грому. Стук сердца, которое пять десятков лет давало мне жизнь, прекратился. Но я был жив, вернее, мог думать, а, следовательно, и жить. Ещё мог видеть. Но был вмурован в непонятную субстанцию, как мошка в янтарь. Вокруг было множество разных вещей и существ. Расстояние терялось и казалось что, тираннозавр вот-вот до меня дотянется. Хотя, на месте этого рекса, я бы обеспокоился надвигающимся на него броненосцем абсолютно неизвестного мне флота. Вдалеке, или может быть вблизи, космический корабль мирно соседствовал с танком «КВ-2», а «Боинг-747» барражировал над толпой военных в характерных касках томми первой мировой. «Так вот они какие, закрома времени», — успел подумать я, прежде чем колючую проволоку начали вытаскивать из моего желудка.

Очнулся я от запаха. Хотя нет, правильнее сказать, от отсутствия привычных ароматов. Не было резкого дурмана раскаленного асфальта, который неразделим с городским жарким летом. Пахло рекой и чем-то, казалось бы, прочно забытым, но почему-то вызывающим ассоциации с деревней.

— Гражданин, что с вами?

Удивленный и настороженный голос прервал попытки осмысления, и заставил поднять голову. Кто-то в белом кителе стоял рядом и держался за кобуру. «Ангел!» — была первая мысль, но вид желтой кобуры как-то выбивался из представления о рае, да и не по чину мне райские кущи. С трудом поднялся на ноги, боли уже не было. Машинально отряхнул джинсы и ощупал нагрудные карманы, где были сигареты и телефон. Потом огляделся. Так, все ясно. «Мечты сбываются», — говорят, это написано на одной из плит, ведущих в ад. Милиционер уже вытащил свой «наган» и, настороженно смотрел на меня. Я поправил очки, мимоходом удивившись, что они уцелели, и вздохнув, обратился к блюстителю порядка:

— Отведите меня в госбезопасность.

Но старшина (я сосчитал треугольники на бирюзовых петлицах) вдруг уперся и, держа на меня на прицеле, безапелляционно заявил:

— Эт нет, гражданин. Вы задержаны, до выяснения, и давайте пройдемте-ка по-хорошему.

— Конечно, по-хорошему, — согласился и вопросительно посмотрел на старшину.

— Вперед, — он указал на противоположную сторону от реки. Я пошел впереди, подумав, не заложить ли руки за спину, но решил не быть слишком умным. Под ногами лежала брусчатка, часы на здании обкома партии (один в один, как на старой черно-белой фотографии, только темно-красного цвета) показывали десять минут третьего, пахло (наконец-то вспомнил) конским навозом, да и источник этого запаха был заметен. Я очень внимательно вглядывался, пытаясь понять — в каком я времени. Место я узнал сразу, конечно, река была намного ближе к площади, каменных домов не было, кроме двухэтажного здания с часами наверху в фасонистой арке. Да и откос был покрыт аккуратно постриженной травой, а наверху только деревья. Уже на подходе к обкому, вдруг обратил внимание на белые бумажные кресты, наклеенные на стекла. Резко остановившись, повернулся к старшине, который тут же схватился за кобуру, в которой снова покоился револьвер, и спросил: