Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

Молодая тут же исполнила свое намерение и таки хлопнулась в обморок, а старшая отскочила в сторону и, нимало не стесняясь своей наготы (а чего теперь уже стесняться), начала стирать кровавые сгустки со щеки и грудей.

Тарханов испытал мгновенное желание развернуться и выбежать из номера, потому что нечего ему теперь тут делать, а через минуту или через несколько минут на звук выстрела набегут остальные–прочие в достаточном количестве, и придется принимать безнадежный бой в тупиковом коридоре…

И все же…

Тем более заметил он кое–что, что могло помочь в дальнейшем.

Только бы времени хватило.

— Уходите отсюда, быстро. В любой номер, только подальше по коридору, вот ключи…

Он видел, что старшая женщина сохраняет достаточное самообладание, чтобы понять его слова.

— Только быстрее, бегом, бегом…

Сам он немедленно начал затаскивать из коридора в прихожую тела убитых боевиков.

Бросал, лишь бы поскорее, и в ванную, и просто на пол в комнате, и спешил за другими.

На женщину пришлось прикрикнуть еще раз:

— Да кончай ты своим барахлом заниматься! Накинь, что под руку попадется, и вон отсюда!

Молодая, получив от старшей пару хлестких пощечин, пришла в себя в достаточной мере, чтобы подняться на ноги.

— Проч–чь! — свирепо выкрикнул Тарханов в последний раз, и женщины исчезли, похватав с полу какие–то свои тряпки. Причем старшая не забыла в последний момент приостановиться и забрать из стенного шкафа бархатную сумочку и какой–то баул.

Взять у убитых из оружия было нечего, полковник и так был обвешан им сверх всякой меры. Зато их одежда ему приглянулась.

Он просунул руки в рукава камуфляжной, похоже, турецкого образца куртки, натянул на уши вязаную шапку верблюжьей шерсти, сверху обернул ее зеленой лентой с черными арабскими закорючками.

Пойдет.

А главное, подхватил с подоконника забытый кем–то из женщин пышный каштановый парик. Он и привлек его внимание с самого начала.

Умело поставил поперек двери растяжку из трех немецких гранат, причем оставил полотнище слегка приоткрытым, да еще и вытянул наружу руку одного из покойников, в которую вложил его же пистолет.

А сам тоже метнулся через коридор в заранее присмотренный номер наискось и напротив, рядом с очередной запасной лестницей, скрытой вполне неприметной дверью.

Успел, что называется, тик в тик.

Со стороны площадки главного холла послышался топот многих ног и бессвязные крики.

А Тарханов уже боялся, что случайный пистолетный выстрел мертвого боевика остался неуслышанным.

Рвануло здорово! Так здорово, что со стены даже отдаленного метров на двадцать номера кусками посыпалась штукатурка. И звон высыпающихся стекол тоже был хорошо слышен еще через две или три секунды после взрыва.

И перекрытия содрогнулись, но выдержали. Что значит старая постройка! Она же, со своими полутораметровыми стенами, хорошо усилила силу взрыва каких–то четырехсот граммов тротила, выплеснувшегося всей своей мощью в коридор, сметая неудачников.

Неудачник — это тот, кто оказался в неподходящее время в ненужном месте.

В номере, где сработала гранатная ловушка, вышибло не только двери, вылетели еще и порядочные куски старого, бурого от времени кирпича, но с яркими розовыми изломами. И несколько бандитов валялись на полу уже разделанные на фрагменты.

Воняло тротиловым дымом, пылью, кровью и кое–чем похуже.

Однако живых осталось еще человека четыре, прилично контуженных, но живых, ползающих от стены к стене, подобно сглотнувшим добрую дозу китайского порошка тараканам.

Тарханов добавил поперек затянутого сизым вонючим дымом коридора (поганая все–таки у немцев взрывчатка), из пулемета.

Вот теперь — все! Мизерекордиа [48] Милосердие (лат.) — название кинжала, которым добивали поверженных рыцарей. , если угодно.

Еще не успели гильзы осыпаться на ковровую дорожку, а полковник уже стремительно рванул вниз по узкой запасной лестнице до самого первого этажа. Шум теперь будет там, а здесь есть возможность перевести дух.

И, заскочив в женский (который оказался поближе) туалет, Тарханов принялся пристраивать к подбородку предусмотрительно прихваченный парик.

Борода, конечно, вышла так себе, но если издали, в полумраке коридоров, то сойдет. Вообще сам себе он в зеркале понравился. Абсолютный шахид, обвешанный оружием, как и следует, а уж если учесть, что десяток арабских фраз и слов он еще помнит, так и совсем хорошо. Пригодится усилить беспорядок и панику. А паника будет классная, в этом уж Тарханов не сомневался.

Сергей, закрыв дверь на внутреннюю защелку, испытывая великолепное чувство временной безопасности, сел на крышку унитаза и закурил.

Вот бы сюда тех самых литературных критиков.

Как, господа, дальше поступать–то будем?

Признаемся, что стрелять не умеем, и уметь приличному человеку это неприлично, и что грешно так вот убивать честных бандитов, отнюдь не рассчитывавших на подлое сопротивление злобного гяура?

Тарханов вздохнул.

В дикой стране жить приходится все–таки.

И он окончательно понял, что согласится на любые предложения наперсников Великого князя. Даже те, которые казались ему слишком уж радикальными в рассуждении восьмидесятилетней демократии.

Что бы там ни было впредь, хуже, чем есть, не будет.

А в ближайшие десять минут он устроит борцам за свободу такое…

Главное — взять хотя бы двух–трех толковых «языков», которые расскажут, что почем. Но как?

Убивать, кого придется, легко, а вот найти, захватить, оставив в живых именно тех, кто хоть что–то толковое знает, — как?

Тарханов докурил папиросу «до фабрики» и тут же запалил вторую.

В самое время, хотя и неожиданно, загудела в кармане рация.

Он и забыл уже о ней. И о том, что просил в своей записке связаться по указанной частоте.

— Слушаю…

— Назовите позывной, — спросил искаженный помехами, но все равно привыкший задавать вопросы голос.

— Горный егерь.

— Ты что, правда Неверов? — в голосе звучало изумление.

— А ты?

— Капитан Кабанец. Сейчас — командир учебно–тренировочной базы училища. Мне кажется, я тебя помню.

А вот Тарханов — нет. Так и сказал.

— Я двумя курсами младше учился. Вы в девяносто четвертом командой взяли первый приз на окружных по пятиборью. Нет?

Было такое. Причем в команде выступали одновременно и Тарханов, и Неверов. Так что, если придется встретиться, инкогнито, возможно, сохранить удастся.

А хрена ли сейчас в том инкогните?

Но капитан, летящий где–то там над ставропольскими степями в вертолете, желал еще каких–то подтверждений. Вполне естественное чувство. И так ситуация шоковая.

— А все же, чем еще подтвердишь, что это ты?