Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

— Сложно, Вадим Петрович. Возможно, потому, что примешивается действие еще одного, вполне материального фактора.

— ?

Розенцвейг щелкнул пальцем по почти пустой бутылке.

— А–а… Тут спора нет. И правильнее всего и нам тоже ложиться спать, в надежде на правоту известной русской поговорки. Я сейчас пойду. Только не пытайтесь меня убедить, что вы такой наивный и неподготовленный. Ни за что не поверю, что специалист вашего уровня за тот срок, что прошел после изъятия Маштакова, не изучил все факты, теории и гипотезы, научные и псевдонаучные.

Так что не сочтите за обиду… В лучшем случае в вас говорит известная привычка: умеешь считать до десяти — остановись на семи. В худшем…

— Что же в худшем? Интересно бы услышать, что вы сейчас считаете худшим?

«Ну, сказать ему или не стоит? Что докажешь? Что сам даже и на десяти останавливаться не умеешь? А с другой стороны… Он вряд ли поверит, что, зная названный принцип, я тут же его нарушу, не будучи при этом в стельку пьяным. Так что же сказать, раз уж заболтался, одновременно правдоподобное и настолько глупое, чтобы снять вдруг возникшую у него тревогу? Значит, он боится, что я могу узнать правду? А какую?»

— Что вы знаете, как нам вернуться домой прямо сейчас, но почему–то это скрываете…

Розенцвейг рассмеялся самым искренним образом.

— Интересно, зачем бы мне это? Знаете, Вадим, вы еще над этой темой подумайте, а завтра мне выдадите очередной веер гипотез. У нас впереди, к сожалению, довольно много пустого времени. Надо же его чем–нибудь занимать…

Свет в окне их квартиры был уже погашен. Ляхов опять удивился, как быстро бежит время. На часы он не смотрел, но по положению луны догадался, что, пока он сидел с Тархановым и Розенцвейгом, прошло еще не меньше двух часов.

Ну и ну! Опять, наверное, флуктуации.

Он словно и забыл, что ровно так же бывало и в юности, когда только сядешь с друзьями за преферанс или начнешь обниматься с девушкой — и почти тут же за окнами светает…

Вадим вошел, начал раздеваться в прихожей. Услышал шлепки босых ног по деревянному полу.

Несмотря на почти полную темноту, совсем чуть–чуть рассеиваемую лунным светом из окна, фигура Майи на пороге комнаты обозначилась вполне отчетливо.

— Здорово напился? — без всяких эмоций, словно осведомляясь о погоде на улице, спросила она.

— Совсем нет. Без меня успели. А в одиночку я догонять не люблю…

— Тогда пойдем.

И тут же потащила Ляхова за руку в глубину квартиры, где ею уже была застелена свежим бельем широкая хозяйская постель.

Он давно уже знал, что для его подруги это дело было универсальным средством снятия стрессов и перевода в латентное состояние надоедливых проблем обыденной жизни.

На этот раз для восстановления душевного равновесия Майе потребовалось совсем немного времени, причем без всяких фантазий и изысков.

Скользнув под одеяло, она сильной рукой заставила его лечь рядом. Коснулась губами его щеки и уха.

— Я — никакая. Делай что хочешь…

И откинулась на спину, будто действительно совершенно обессилев. Странным образом это раззадорило Ляхова сильнее, чем эпизоды в прошлом, когда Майя, что называется, лезла на стенку от страсти.

Разумеется, совсем уж пассивной она не была, в момент кульминации и повскрикивала, и постонала, как водится, но негромко, не теряя головы.

Отдышавшись, поцеловала мягкими губами. И сразу отвернулась, отодвинулась к стене.

Прошептала: «Все хорошо, милый. Теперь — спать».

Поскольку и здесь холодильники потекли примерно в те же сроки, что и на прошлой заставе, позавтракали теми неподвластными изменениям температуры продуктами, что нашлись на складе и кухне офицерского собрания.

Получилось чисто по–американски: яичница с беконом, консервированный хлеб, различные соки, кофе. За едой обсудили план ближайших действий.

Раз обстановка определенным образом нормализовалась, теперь можно смотреть в будущее с гораздо большей уверенностью, чем еще вчерашним утром. И готовиться к глубокому рейду к Москве всерьез.

Тарханову с Ляховым предстояло заняться подготовкой подходящего для дальней дороги транспорта, Розенцвейгу — определиться с оружием и прочими техническими припасами, девушкам — посмотреть, что здесь можно найти из продовольствия, одежды, спальных принадлежностей, всего другого, без чего нельзя обойтись в первое время.

— По идее, мы сможем снабжаться по всему маршруту, но все же лучше сразу обеспечить максимальную автономность. Подвернется в дороге что–нибудь подходящее, прихватим, а вот оказаться в критической ситуации без жизненно необходимого — чревато печальными последствиями, — подвел итог совещания Тарханов.

— Конкретно, — уточнил Ляхов, — если мы не найдем здесь достойного нас ассортимента фруктовых соков и кондитерских изделий, это, скорее всего, поправимо, а вот если я не укомплектую соответствующим образом походную аптечку, то, упаси, конечно, бог, до стационара можно и не успеть доехать. То же касаемо и некоторых запчастей для машин. Так что вперед, со вниманием и тщанием.

Предложение Розенцвейга все же заехать в Хайфу, раз уж они вернулись в «нормальное время», было дружно отклонено. Без каких–либо рациональных объяснений.

Просто не хотелось им делать это, и все. Тарханов, правда, неуверенно сослался, что это будет крюк и еще неизвестно, не попадает ли город в ту самую зону «чужого прошлого», но и ему, и другим было понятно, что причина отказа кроется в чем–то другом. А и Ляхов, и Майя исповедовали лишенную лицемерия теорию, что если делать чего–то не хочется, так лучше и не делать.

Во избежание…

Вадим с Тархановым вдвоем шли по бетонированной дорожке, ведущей к автобронепарку. База эта была приграничная и, значит, не очень большая. Батальонного уровня, причем какого–то чужого, не их бывшей бригады подчинения.

— По–моему, это вообще учебный центр чисто израильский, у нас он в дислокации не значился, а если наши тут жили, так только инструкторами, — говорил Тарханов. — Да вот посмотри… — при этом он раздраженно хлестал себя по высокому ботинку сломанным по дороге прутиком.

Они вошли в складское помещение, даже и не запертое, так, прикрытое на засов. Конечно, днем, при нормально поставленной службе здесь поблизости все время крутился фельдфебель–завскладом, и замок вешать было незачем.

— Вот, гляди, форма вся ихняя.

Да, форма была памятная им по временам службы. Из хорошей хлопчатобумажной ткани, камуфляжный рисунок смешанный, пригодный для пустыни и городских газонов — на желто–буром фоне пятна то серо–черные, то в виде зеленых лапок и листьев. Карманов много. Но никак не подходит для российской зимы, которая их ждет впереди с холодным интересом. Мол, доедете, орелики, тогда и поговорим.