Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

— Сегодня — домой, — ответил Максим. У него действительно было такое ощущение, что только дома, в своей чуть ли не «башне из слоновой кости» он сумеет отдохнуть.

«Напоследок», — промелькнула мысль.

Отдохнуть, еще раз, будем надеяться, окончательно привести в порядок мысли, очистить совесть, если удастся, а уж завтра…

«Эй, вперед, труба зовет, черные гусары, впереди победа ждет, наливай, брат, чары…»

— Домой, конечно, Игорь Викторович. А уж утром, извольте, машину к подъезду, часиков этак в девять, раньше не нужно.

Чекменев посмотрел на него с тем выражением, с которым, наверное, смотрит художник на холст, где давно задуманная картина уже, считай, готова, осталось нанести буквально два–три завершающих штриха. Вроде ничего принципиально не добавляющих, но на его взгляд мастера — решающих. Окончательных. Без них — хорошо, но все равно не то.

— Я вас понял. Езжайте, Максим, отдыхайте. И все будет сделано в полном соответствии. Боюсь сглазить, хоть и не слишком суеверен, но если у нас получится… А!

Генерал махнул рукой с тем веселым отчаянием, с которым, по образцу всем известного поручика Ржевского, ставят на кон родовое имение. Никогда, впрочем, ему не принадлежавшее.

Литерный поезд князя, состоящий из мощного паровоза с прицепленными к нему двумя вагонами, долетел до Петрограда за шесть часов вне всяких графиков.

Паровоз — отнюдь не снобизм, а тоже расчет. Случись вдруг «непредвиденная» поломка на электростанции или в контактной сети, паровоз все равно доедет, даже если придется топить его заборами придорожных домов и старыми шпалами.

Полная автономность обеспечена, а скорость все равно диктуется исключительно состоянием путей, а не мощностью и современностью локомотива.

Под стеклянные своды вокзала литерный втянулся в шесть часов утра секунда в секунду.

На перроне, застеленном вишневой ковровой дорожкой, Олега Константиновича встречал караул премьерской церемониальной роты, одетый, на взгляд князя, безвкусно. Не бойцы, а какие–то кухаркины дети. Одни брюки навыпуск чего стоят!

Вы можете представить себе в парадном строю солдата в штанах навыпуск, полуботинках и кителе без ремня? А уж тем более — офицера.

Это почти то же самое, что встретить на улицах Москвы в ненастную погоду гвардейского полковника в галошах и под зонтиком. Демократия, мать вашу!

Сам он вышел для приема положенных почестей в закрытом кителе того цвета, что официально назывался «царский зеленый», в узких синих бриджах с красными кантами, высоких лакированных сапогах, левой рукой придерживая наградную шашку с анненским темляком [139] Анненский темляк — малиновый шнур на эфесе шашки или кортика, обозначающий, что владелец является кавалером ордена Святой Анны 4–й степени «За храбрость». Обычно первая и весьма почетная офицерская награда. .

Стараясь скрыть брезгливую улыбку, прошел вдоль строя роты, держащей винтовки с примкнутыми штыками «на караул», нарочито резко ставя каблуки на перрон. При каждом шаге вызывающе звякали серебряные шпоры.

Оркестр играл встречный «Грибоедовский» марш. Как положено, мелодия оборвалась на полутакте, и князь принял рапорт совсем молодого подполковника, тянущегося из последних сил и слишком форсирующего голос. Похоже, тот тоже понимал вопиющее несоответствие своего и великокняжеского мундиров.

Одним взглядом, как он это умел, Олег Константинович бросил офицеру посыл: «Подожди, мол, парень, все очень быстро изменится в нужную сторону!»

И тот, похоже, намек уловил. По крайней мере, нечто такое в его лице мелькнуло.

Хорошо, значит, еще одним союзником больше. Да и как же иначе?

Господин Каверзнев, ждавший на четыре шага правее начальника Почетного караула, расцвел любезнейшей из своих улыбок. Ну просто изнывал он последние полгода, лишенный возможности лицезреть лучшего друга.

Так и мы же не против.

Сначала они обменялись рукопожатиями, а потом и приобнялись. Невзирая на оговоренную конфиденциальность, из свиты премьера сверкнули несколько фотографических вспышек.

Да и пусть, невредно, если утром появится в газетах документальное подтверждение нерушимого единства московской и питерской властей.

Кортеж автомобилей, совершив полукруг по площади, понесся вдоль Невского с подобающей скоростью, но через пару кварталов неожиданно свернул вправо, на Литейный, в сторону от обычного маршрута.

— Это так, для пущей безопасности, — пояснил премьер, — тот путь слишком уж наезжен. Если кто–то нашими планами сверх меры интересуется, пусть задумается, в Мариинский мы направляемся или сразу в Таврический [140] Мариинский дворец — резиденция премьер–министра и правительства, Таврический — место заседаний Государственной думы. , а то и на острова. У вас там, кажется, дача?

Князь усмехнулся в бороду. Это «кажется» — просто великолепно.

— Да какая там дача, Владимир Дмитриевич, вы же знаете. Так, домик, фамильное имение. Остановиться иногда, в случае частной поездки. Вас я туда, например, пригласить просто не могу. Стыдно. Поэтому давайте прямо в «Англетер».

Домик у князя на Крестовском острове, на берегу Невской губы был отнюдь не так уж плох, но ехать туда он не собирался. Опять же по дипломатическим причинам. В Петрограде он действительно не более чем гражданин Романов, вряд ли имеющий протокольное право приглашать к себе на квартиру самого премьер–министра великой державы.

А «Англетер» — гостиница высшего разбора, выходящая фасадом на Исаакиевский собор, памятник Николаю Первому и тот же Мариинский дворец. До сих пор знаменитая по преимуществу тем, что в первые послевоенные годы в ней повесился очень популярный тогда российский поэт. И, как некоторые национал–патриоты считают, не сам он повесился, запутавшись в алкогольно–матримониальных делах, а был злодейски убит агентами мирового сионо–коммунизма, не простившими его перехода на сторону законной власти. Ибо несколько ранее поторопился присягнуть Ленину — Троцкому и всей их камарилье, публично заявив: «Мать моя Родина, я — большевик!»

Но, как бы там ни было, гостиница настолько повысила свою популярность, что за право переночевать в пресловутом номере до сих пор берут аж сто рублей! Зато — с вручением томика стихов и альбома последних фотографий. Причем около десятка поклонников таланта пытались приспособить веревку к той самой трубе парового отопления, к которой она уже однажды была привязана их кумиром. С аналогичной целью.

Но и в администрации «Англетера» не дураки сидят.

Чтобы не портить реноме гостиницы и сберечь некоторое количество жизней чересчур экзальтированных особ, роковая труба еще в 1926 году была заменена на мягкую гуттаперчевую, потом — на пластмассовую.