Юрий Валин - Самый старший лейтенант. Разведгруппа из будущего

— Расслабься, Земляков, — посоветовала начальница. — Отвертелся от штрафбата — безмятежно радуйся жизни.

Радоваться жизни было рановато. Опергруппа шлепнулась на животы — на гребне рванул снаряд.

— Ты где каску бросила? — мрачно поинтересовался Женька, преодолевая звон в ушах.

— Тут у танкистов на хранении. Что ты морщишься?

— Не противно было с этими… коньяк пить?

— Уж куда получше, чем на тебя, дурака, с выбитыми зубами любоваться. Ты, Женя, совсем спятил? Видишь, что командование не в себе, и на рожон лезешь? Чувство реальности утерял?

— Сама ты утеряла. Пьешь с хамами, в гости обещаешь заехать. Прямо не узнать.

— Взрослею. А в гости являться я не обещала. Обещала историю дослушать. Возьму вот и его мемуары дочитаю. Я начинала, да скучищей показалось. Теперь-то, после личного знакомства…

Женька только сплюнул в содранную гусеницами траву.

Катрин едва успела забрать из «тридцатьчетверки» оружие и каску, как прибежал взмыленный рядовой:

— С вами комдив говорил? Велено передать.

Женька с недоумением развернул сверток. Масккостюмы, практически новенькие. Это, значит, чтобы окруженцами не разгуливали, не позорили советскую армию.

— Вот — дивиденды, — заметила Катрин. — Всего-то пощебетала лояльно.

— Кать, ты иногда как… как та самая…

— Как шлюха? Знал бы ты, Земляков, чем мне в жизни приходилось зарабатывать. Пошли. Держи — я тебе хорошую конфетку оставила. Московская. Остальными я танкистов угостила.

— Что я, конфет московских не ел? — проворчал Женька.

Вообще-то конфета оказалась вкуснющей. Раньше «Красный Октябрь» изумительную продукцию выдавал. «Красная-ударная» — так конфета именовалась. Правда, после сладкого снова захотелось пить. Катрин протянула трофейную флягу:

— Сладкое крайне полезно для улучшения ночного зрения, но жутко вредно для зубов. Кариес — отвратительнейшая вещь.

— Угу, вообще не понимаю, как ты в своих замках без зубной пасты существовала.

— Выкручивались. Существует уйма народных средств, ныне незаслуженно забытых…

Кем и почему забыты замечательные народные средства, Женька так и не узнал — над головой засвистели снаряды, пришлось падать и отползать в укрытие. Заползли под брюхо КВ. Мелькнула мысль: а не начнет ли многотонная туша разворачиваться? Но под машиной отсиживался и экипаж, да еще приблудившийся связист с катушкой провода. Громыхали разрывы, народ кашлял от пыли и приглушенно, сдержанно ругался. Катрин умудрялась общаться с командиром танка. Женька прижался спиной к массивному катку, старался прикрывать нос и рот — клубы пыли так и ползли под танк. Изредка по броне лязгал осколок. Вот так и убьет, хотя чуть-чуть поработать-то осталось.

Женька теснее подтянул под себя автомат, сдвинул каску на глаза. Глупо, но уж пусть не в лицо угодит. Сквозь пыль сияли отполированные края траков, резкие порывы ударной волны дергали застрявший клок ткани. Выгоревший «фельдграу», драный гусеницей челябинского завода. Да, все перемешалось в пыли древнего полуострова: прах киммерийцев и тавров, славян и бриттов, германцев и татар. И металл смешался, сплавился: античная бронза, сталь Спрингфилда и Тулы, броня Рура и Челябинска.

О мимолетности бытия почему-то думать не хотелось. Прохладный Нескушный сад чудился. Зелень в Москве все еще буйная, по-настоящему зеленая. Иришка уже из института вернулась. Можно было бы пойти погулять. Просто погулять. Иришка любит за рукав держаться. Смешная стала, военные тайны крайне чтит, вопросов старается вовсе не задавать. Погулять, потом можно домой зайти. Мама чаем напоит. Тоже стала странная — к Иришке прямо-таки поразительную снисходительность проявляет. Верно начальница говорит: «Армия — школа жизни, и заочно ее не пройдешь даже по блату». Не только военнослужащие ту школу проходят, но и те, кто их остается ждать дома. Иногда, говорят, даже могут дождаться.

— Земляков! Евгений, что б тебя… Уснул?

— Отключился слегка, — Женька дернулся и стукнулся каской о днище танка.

— Вылезай, — Катрин сидела на корточках у кормы танка. — Они сейчас приказ на движение получат, а раскатанные в блин переводчики с довольствия немедленно снимаются.

— Извини, — Женька выполз из-под танка.

— Ничего, подремал, и хорошо. Пошли к морпехам.

Двинулись ближе к берегу. Немцы перенесли огонь за балку, народ ожил: пехота деятельно окапывалась — выдолбили уже неглубокие окопчики и пулеметные гнезда.

— Я в танке посидела, — не без гордости сообщила начальница.

— Поздравляю. Ну и как там?

— Тесновато. И жить тесно, а гореть тем более.

— Думаешь, он, в смысле, Борис…

— Я о таких вещах не думаю. Нужно на лучшее надеяться.

— Угу, надеяться и знакомства с крупнозвездными офицерами заводить. Впрочем, лейтенант из КВ тоже ничего.

— Дурак ты, Земляков, — на удивление мирно сообщила начальница. — К тому же упрямый как осел. Ты бы от этой уникальной черты избавлялся. Она на фронте лишняя. Война вообще дело запутанное, пули не только спереди, но и сзади летят. И штрафбат вещь действительно неприятная. Из здешнего дисциплинарного ты, положим, выскочишь, но и по постоянному месту службы неприятностей можно вдоволь хапнуть. Не все такие ангелы, как мы с Сан Санычем.

Женька хмыкнул.

У берега начальницу живо перехватили. Оказалось, едва успели установить телефонную связь, как комбата начали изводить требованиями немедленно изыскать некую сержанта Мезину. Катрин убежала к аппарату, а Женька присоседился к расчету зенитного пулемета, установленного в немецком окопе у самой кромки обрыва.

Сверкало море в последних лучах заходящего солнца. Дул свежий восточный ветер. Морские пехотинцы смотрели на горизонт, куда уплывали клочья легких облаков. Старшина покосился на Женьку:

— Я, товарищ лейтенант, единственный раз в Южной бухте Севастополя был. Вообще-то мы очаковские, береговой службы. Но запомнилось. В 42-м, как узнал, что сдали, так все перед глазами стояла та бухта. Очень мечтаю вновь взглянуть. Лодки там, катера белые рейдовые, девушки нарядные, корабли в сигнальных флагах. Но не в этом дело. Вернуться флоту нужно. Ведь наше, флотское, здесь все.

— Понятное дело, — пробормотал Женька. — Я человек сухопутный, но понимаю. По секрету скажу: сегодня пленного допрашивал. Не тот «ганс», понимаете? Скисли гитлерюги. Хотя еще поупираются.

— Того и ждем, — мрачно сказал десантник с бугристой от шрамов шеей. — Чтоб вчистую вычистить. До последнего фашиста. Без всяких там поддавков, всех гадов к ногтю.

Пулеметчики снова смотрели на море. Старшина, подняв бинокль, для порядка оглядел меркнущий небосвод и тоже направил оптику в море.

— Я извиняюсь, — поколебавшись, сказал Женька. — Что там, на юге? Ждете чего?