Максим Шейко - Иная реальность Часть I

* * *

Прогнозы Гейдриха обычно сбывались очень быстро, и этот не стал исключением. Уже в марте в дивизию "Тотенкопф" пришел приказ на переброску. Местом назначения была Франция, в связи с чем, между Гансом и его старым другом, а по совместительству новым командиром — Отто Баумом, произошел примечательный диалог:

— Что думаешь?

— А чего тут думать? Все же замечательно.

— Не вижу грусти в твоих глазах от предстоящего расставания с Фатерландом.

— Издеваешься?

— Иронизирую. Дела незаконченные в батальоне остались?

— Нет, хоть завтра на погрузку. Так когда, говоришь, выступаем?

Баум притворно вздохнул:

— Все-таки ты не патриот.

В ответ Нойнер с усмешкой продекламировал:

Мы живем войной и для войны. И ты ничем не лучше, Отто, потому что как и я помнишь французские кабаки и девчонок с Монмартра — не самые худшие воспоминания, а?

Баум хлопнул Ганса по плечу:

— Тут ты прав, камрад! Покажем нашим соплякам, что война это не только грязь на полигонах и смерть в окопах?

— Конечно, покажем. Не так уж нас много осталось — тех, кто помнит Францию, а традиции поддерживать надо!

Поддержанием традиций было озабочено и более высокое начальство, а потому "Лейбштандарт", в процессе переброски, сделал остановку в Париже специально для того, чтобы пройти маршем по Елисейским Полям. Красуясь своей новенькой техникой и экипировкой, эсэсовцы вселяли соответствующие настроения в души французских союзников, чье моральное состояние после поражений в Африке оставляло желать лучшего. Присутствие бравых вояк из "Лейбштандарта", пришедших на смену стоявшей ранее в Париже отнюдь не геройской 325-й охранной дивизии, должно было продемонстрировать как простым французам, так и их руководству, что война теперь пойдет по-другому.

Правда, задержаться в самом шикарном из городов Европы эсэсовцам не довелось. Сразу после парада "Лейбштандарт" вновь загрузили в эшелоны и отправили вслед за "Дас Райх" и "Тотенкопф", которые проследовали через Париж транзитом. Дорога танкового корпуса СС лежала в Аквитанию — одну из прекраснейших провинций древней Галлии, раскинувшейся на берегах полноводной Гаронны. Обергруппенфюрер Пауль Хауссер разместил штаб своего корпуса в Тулузе, что позволяло с одинаковой легкостью двинуть ударные эсэсовские соединения хоть к устью Жиронды, хоть к Пиренеям, хоть на побережье Ривьеры.

Правда, для солдат и младших офицеров танкового корпуса СС изменений в связи с передислокацией было не много. Пожалуй, только более мягкий, средиземноморский климат можно было отнести к, безусловно, положительным моментам. В остальном же всё осталось по старому: учения, маневры… Фельдмаршал Эрих фон Манштейн, принявший командование над германскими войсками в Южной Франции, не без оснований считал корпус Хауссера своей главной ударной силой. Потому времени и средств на то, чтобы поддерживать его "в тонусе", не жалели. Нередко фельдмаршал и чины его штаба лично посещали маневры с участием частей корпуса, так что скучать эсэсовцам не приходилось.

Правда поначалу была еще одна позитивная черта пребывания за границей — веселые увольнительные по выходным. Но счастье было недолгим и закончилось внезапно. Причем Гансу довелось сыграть в этом прискорбном для личного состава "Тотенкопф" событии далеко не последнюю роль.

* * *

А началось всё очень даже весело — Нойнер получил увольнительную и возможность посетить провинциальный городишко Каор, возле которого в данный момент квартировали некоторые части дивизий "Тотенкопф" и "Дас Райх". Без проблем добравшись до городка, Ганс не стал изобретать велосипед, а сразу же направил свои стопы в один из ресторанчиков, который положительно характеризовался в рассказах Юргена Гётце — одного из бывших сослуживцев по разведывательному батальону. Агентурные сведения не подвели, заведение и вправду производило благоприятное впечатление. К тому же там уже гудело несколько компаний, разной степени трезвости, среди которых преобладали "мертвоголовые". Однако внимание Нойнера сразу привлек столик в дальнем углу, за которым в гордом одиночестве как раз опрокидывал очередную рюмку рослый офицер СС. Именно к нему Ганс и направился, лишь мимоходом поприветствовав сослуживцев, веселящихся за центральным столиком.

— Здорово, старик! Вот и свиделись снова.

Оберштурмфюрер, сидевший за столиком в обществе пары пустых бутылок и стольких же тарелок, поднял мутные глаза и пытливо уставился на тихо подобравшегося к нему Нойнера. Немая сцена длилась с полминуты. Затем сквозь туман непонимания пробился луч узнавания:

— Ганс, чертов везунчик, ты и здесь меня достал!

— Я тоже рад тебя видеть, дружище. — Ганс шутливо отсалютовал, развалившемуся на стуле, Телкампу. — Какими судьбами в наших краях?

— Ааа, Donnerwetter! Я только что из запасного батальона — долечивался после Сталинграда.

— Помню, помню — тебе там кирпич на голову прилетел… как раз, когда ты каску снял, чтобы причесаться перед атакой.

— Да иди ты! Вовсе я не причесывался, чехол поправить хотел. Не перебивай! После госпиталя меня отправили в Дрезден.

— Какое совпадение. Меня тоже туда направляли после госпиталя. Университетскую больницу не посещал, нет? Там была одна презанятная медсестричка с романтичным именем Сольвейг из норвежского красного креста. Если ты ее не видал, то считай, что жизнь твоя сложилась на редкость удачно…

— Ты дашь мне договорить или нет, дьявол тебя дери???!!!

Ганс шутливо поднял руки, как бы сдаваясь перед орущим Телкампом.

— Так вот, меня упекли инструктором в дрезденскую саперную школу.

— О как!

— Ага, хотели сделать из меня одного из еtappenhengste [3] "тыловые жеребцы" — на немецком солдатском жаргоне тех времен собирательное название для военнослужащих, проходящих службу в глубоком тылу. . А вот хрена им! Не на того напали! — Фриц, войдя в раж, грохнул кулаком по столу, отчего тот как-то подозрительно заскрипел.

— Удрал?

— Удрал. Два рапорта на перевод написал, потом сам поехал в Берлин, в Главное оперативное управление. В общем, перевели меня обратно в дивизию. Еще два месяца я в запасном батальоне проторчал, а потом меня назначили адъютантом в полк Беккера. И вот я здесь.

— Выпьем же за это! — Ганс щелкнул пальцами, подзывая миловидную официантку, которая уже некоторое время мялась поблизости, не решаясь подойти к разговорившимся офицерам. Не дав ей даже рта раскрыть, Нойнер, придав лицу страдальческое выражение, протянул к девушке руки в каком-то молитвенном жесте и выдал: