Елена Хотулева - Попытка – не пытка

Я привела себя в порядок, надела киношное платье, более-менее подходящие туфли и пошла к Натанычу.

– Явилась, блудница вавилонская? – Он успел остыть и был в отличном настроении.

– Да, дорогой. Штанишки и рубашечку я тебе позже отдам, когда постираю. А тапочки вот, – Я аккуратно положила их в прихожей.

– Ой ты, боже ж мой! – Натаныч всплеснул руками. – Какая ты сегодня скромная, вежливая. Наверное, чего-то хочешь от меня. Скорее всего, помощи в организации любовного свидания. Ну пойдем, потолкуем…

По традиции я села на диван, а он оседлал свой любимый венский стул:

– Ну? И в чем таки заключается твоя проблема?

Я заломила руки:

– Натаныч! Скажи, что делать. У нас совершенно, совершенно не налажено сообщение с 1937 годом! Просто катастрофа какая-то. Ни имейл написать, ни эсэмэску кинуть, ни позвонить…

Он забарабанил пальцами по деревянной спинке:

– Может, ты ему письмо пошлешь?

– А что, это реально? – удивилась я.

– Ну сама подумай, если машина времени отправляет в прошлое любые материальные объекты, то что ей стоит забросить туда какую-то паршивенькую бумажку?

– Ты гений! – Я потерла руки. – А у тебя есть во что послание запечатать?

Он скакнул вместе со стулом к бюро и вытащил длинный белый конверт:

– Во, у меня их навалом. В них жильцы деньги за квартиру отдают. Так что давай-ка пересаживайся к столу, бери бумагу и пиши свое любовное послание. А я буду контролировать.

Я попыталась запротестовать:

– Это, знаешь, как-то не очень прилично с твоей стороны – смотреть, что я там насочиняю. Все-таки это письмо личного характера…

Он артистично развел руками:

– Отныне твоя искренность по отношению ко мне станет платой за путешествия. Больше никаких тайн, недомолвок и сказок. А иначе я программу сотру.

– Ладно уж, – согласилась я и села к столу. – У меня от тебя секретов нет.

С минуту поразмыслив, я посмотрела на стоящего над душой Натаныча, взяла ручку и, тщательно выводя каждую букву, написала: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Скажите, пожалуйста, когда и насколько Вам будет удобно меня принять. С уважением, Елена Санарова».

Когда я закончила, мой цензор расхохотался и показал пальцем на бумагу:

– Это что такое? Любовная записка или письмо боссу? И это после бурной ночки? Ты почему его по имени-отчеству называешь?

– А что, мне к генералиссимусу на «ты» обращаться? – Я сложила бумагу и положила ее в конверт.

Натаныч важно поправил сползшие на нос очки:

– Я бы, знаешь ли, на его месте сделал тебе замечание. По моему мнению, такие приседания даже для 1937 года совершенно неуместны. Да и потом, он еще не стал генералиссимусом.

– Ну… Не стал… Не стал… Зато страной управляет… Да и вообще… Я как-то стесняюсь…

Он снова рассмеялся:

– Скромница, давай конверт запечатывай. И напиши сверху, кому письмо адресовано, а то мало ли кто его с пола подберет.

Я быстренько все заклеила, написала сверху: «Товарищу Сталину» – и вручила послание Натанычу.

– Сейчас отошлю, – сказал он, отходя с конвертом к ящику, полному каких-то проводов. – Вот только «крокодилов» к штекерам примотаю.

Минуты через три письмо лежало на ковре с прицепленными с двух сторон электродами, а мой почтальон сидел у компьютера:

– Так! Ну, часам к двум он наверняка-таки на работу приехал. Тем более что кроме как в кабинете, больше ему тебя негде дожидаться… Поэтому заношу в программу 14.00… А таймер… Наверное, пяти минут ему будет достаточно для написания ответа. Как ты думаешь?

– Давай лучше десять, чтобы наверняка… – предложила я, поняв, что начинаю нервничать. – Слушай, а вдруг он не ответит?

Натаныч посмотрел на меня поверх очков:

– Тебе? Не ответит? Ты в зеркало-то на себя смотрела?

Он кликнул по клавише и конверт испарился.

Мы затаили дыхание и стали ждать. Через пять минут раздался хлопок, и на ковре появился распечатанный конверт. Я схватила его и с замирающим сердцем прочитала: «Жду в девять вечера. Желательно на всю ночь. Иосиф Сталин».

Выхватив у меня из рук листок, Натаныч запрыгал с ним по комнате:

– Ты погляди! Это ж исторический документ! Любовная записка великого тирана неизвестной возлюбленной! Да за эту бумажонку на аукционе «Сотбис» нам бы столько деньжищ отвалили!

– Ой, слушай… Хватит скакать! Давай забрасывай меня туда на двенадцать часов, а то я уже совсем распереживалась.

Я села на ковер, зажала в руках штекеры вместе с примотанными «крокодилами» и затаила дыхание.

– На двенадцать не могу… – Натаныч застучал клавишами. – Максимальный срок нахождения живого организма в ином временном пространстве составляет десять часов сорок четыре с половиной минуты.

– А если больше?

– Тогда все! – взмахнул он руками. – Финита ля комедия. Распадешься на молекулы, и ветер прошлого развеет твой прах…

Мне стало не по себе:

– Ужас какой! Давай-ка тогда ровно на десять. Не хочу я закончить жизнь в виде молекулярной кучи.

В ответ он угукнул, поправил свою медную пластину и торжественно нажал пальцем на Enter.

Когда я оказалась в кабинете, Сталин протянул руку и рывком поднял меня с пола:

– Наконец-то! – Он обнял меня. – Что ты за письмо такое мне прислала? Так и будешь «вы» мне говорить?

Я подумала, что Натаныч как в воду глядел, когда делал мне выговор за неуместную стилистику.

– Ну… Постепенно… – залепетала я, проводя руками по его френчу. – У меня получится себя преодолеть, и когда-нибудь… возможно, я скажу вам…

– Скажешь. Только прямо сейчас скажешь.

– Но понимаете… То есть… – Я скрутила волю в жгут и выпалила: – Понимаешь, ведь я тебя в школе проходила! У меня дома энциклопедия Большая советская с твоими портретами стоит… Я привыкла тебя в военной хронике видеть… И в конце-то концов! Мне сложно так сразу привыкнуть…

– Вот и хорошо, – сказал он, отпустив меня. – Поедем ужинать.

На этот раз, к моей великой радости, он сел со мной в одну машину. По дороге мы практически не разговаривали, так как я с его разрешения все время смотрела в окно. Однако мелькающая у меня перед глазами Москва была настолько неузнаваема, что для меня снова осталось загадкой, куда именно привез нас шофер.

За ужином, когда мы вдвоем сидели в тишине просторной комнаты, Сталин сказал:

– Я бы хотел вернуться к тому разговору, который ты начала в моем кабинете.

– С удовольствием. – Я подумала, что сейчас он наверняка заговорит о войне, однако я ошиблась.

– Допустим, что я поверил тебе и ты действительно из 2010 года, – сказал он, глядя на меня своим жутким взглядом. – Тогда поясни, с какой именно целью ты пришла ко мне.

Я скомкала льняную салфетку. Если он все еще сомневается в моей правдивости, то зачем мне раскрывать карты? Сначала нужно убедить его, что я не вру, а потом уже загружать своими идеями. Но как, как заставить его доверять мне?