Кир Булычев - Покушение

— До свидания, — сказала секретарша. — Чего же вы стоите?

Коля пошел к двери, держа конверт в руке.

И надо же! Через двадцать шагов он встретил в коридоре Яшку Блюмкина. Правда, в черных очках и без бороды.

Коля хотел поздороваться. Но Блюмкин картинно отвернулся.

И только тогда Коля сообразил, что Блюмкин не один. Рядом с ним шла молодая женщина с жестким, даже грубым лицом, блондинка, почти альбинос с белыми ресницами.

Коля прижался к стене, пропуская ее.

Женщина посмотрела на него в упор. У нее был спокойный змеиный взгляд. Коля понял сразу, в одно мгновение, что никогда не забудет этого взгляда.

Он вышел из здания ВЧК беспрепятственно.

Но в конверт заглянул не сразу.

Он спустился к Рождественскому бульвару и там, за монастырем, уселся на лавочку.

Конверт был заклеен.

В конверте лежало сто рублей. На папиросы.

Феликс Эдмундович недолго оставался в своем кабинете.

Он приказал секретарше вызвать автомобиль.

Автомобиль отвез его к небольшому особняку на Пречистенском бульваре. Уже две недели как Миллера-Мельника перевезли в этот особняк и выставили у небольшой дверцы в каменном заборе охрану.

Недавно из особняка выгнали анархистов, которые, в свою очередь, освободили его от хозяев.

Охрану Дзержинский назначил особняку круглосуточную, из латышей.

Никаких пропусков, никаких исключений, доступ в особняк, кроме лаборанта, пленного венгра, который по-русски так и не выучился, но объяснялся с Миллером-Мельником по-немецки, и самого Дзержинского, был запрещен для всех.

Поэтому латыши там были те, кто знал Председателя в лицо.

Дзержинский был удивлен, когда, соскочив с автомобиля, подошел к калитке и тут охранник остановил его.

— Что это означает? спросил Феликс Эдмундович.

— Я вас уже пропускал, — ответил часовой.

Шофер Дзержинского, верный Марек, заглушил двигатель и подошел к ним.

Латыш не открывал калитку.

— Ты не узнаешь, что ли? — спросил он.

— Извините, я узнаю, но товарищ Дзержинский уже там.

— Но ты машину знаешь? спросил Марек. — Ты нашу машину, наше авто знаешь? Такого второго в Москве нет.

Машина была новая, малиновая, бенц», такого больше в кремлевской конюшне не водилось.

— Вот мой пропуск, — сказал Дзержинский.

— Тогда я не понимаю, — сказал латыш, но отступил назад и взял под козырек.

— А вот это мы сейчас выясним.

Дзержинский вошел в калитку, за ним последовал Марек, и Дзержинский, не любивший неоправданного риска, не стал его прогонять.

Между калиткой и особняком было метра три — короткая дорожка, выложенная плиткой, с кадками по сторонам, из которых торчали высохшие пальмы. Затем изысканно расписанная трубочным дымом в стиле модерн дверь.

Дзержинский толкнул ее и ступил в сторону.

Марек понял его и быстро шагнул внутрь.

За ним последовал Дзержинский.

Они миновали прихожую.

Затем через открытую дверь вошли в гостиную, частично переделанную в лабораторию.

Получился странный гибрид — мягких кресел, торшеров и лабораторного стола с пробирками и центрифугой.

Золтан — розовый, аккуратный, в изумительно белом халате — отмерял корм в клетку.

— Добрый день, — сказал Дзержинский. — Где Гриша?

— Оу! — ответил Золтан.

И разразился венгерским монологом, из которого Председатель ничего не понял, но ощутил изумление лаборанта.

Поэтому рукой указал Мареку на дверь в бывшую спальню.

— Ах! — произнес немногословный шофер.

Дзержинский не уловил в возгласе страха, а лишь удивление, и последовал за Мареком в следующую комнату.

И тоже удивился На отодвинутой к стене широкой кровати сидел он же, то есть другой Дзержинский, в такой же тщательно выглаженной гимнастерке, брюках со складкой и начищенных ботинках.

При виде гостей он поднялся, не спеша и без следов испуга.

— Простите, сказал он, — но я был вынужден пойти на небольшую проделку, чтобы проникнуть в это помещение.

— Зачем? — спросил Дзержинский, заложив руки за спину.

Марек держал пистолет, готовый выстрелить.

— Мне надо было поговорить с моим учеником и подопечным, которого вы знаете под именем Григория. Я не ошибаюсь — Григория?

— Марек, доставь гражданина Коромыслова в комиссию, — сказал Дзержинский. — Я его допрошу завтра.

— Ну и память! улыбнулся незнакомец Коромыслов улыбкой Дзержинского. — Мы с вами виделись лишь однажды, в девятьсот двенадцатом году, на явочной квартире в Минске. Я прав?

Лицо Коромыслова неуловимым образом изменилось, чуть-чуть, но он уже не был похож на Дзержинского, хотя формально все — и костлявый нос, и узкое лицо со впалыми щеками и даже маленькая бородка, эспаньолка, какими любил украшать себя Шаляпин, изображая Мефистофеля, — все осталось.

— Я полагаю, — сказал Коромыслов, отводя в сторону руку Марека с револьвером жестом ленивым и легким, как отводит руку назойливого поклонника знатная красавица на балу, — что нет смысла задерживать меня, раз я сам решил уйти. Рад был встретиться.

Он наклонил голову.

Дзержинский хотел было возразить, но передумал, промолчал, глядя, как Коромыслов прощается за руку с робеющим Миллером — Мельником.

— Поздравляю тебя с успехами, мой мальчик, — сказал Коромыслов. — Я не обманулся в своих ожиданиях. Но повторяю то, что сказал: может быть, тебе еще рано приниматься за человека. Это рискованно не только в научном аспекте, меня смущают моральные и этические последствия такого эксперимента.

— Но это было решение… — Гриша перевел взгляд на Дзержинского. — Для этого мне выделили средства и новую лабораторию. Вы же знаете…

— Я не останавливаю тебя, — произнес Коромыслов. Мое дело — предупредить вас с покровителем об опасности, которую вы, как свойственно людям, еще не осознаете.

Именно для этого я сюда пришел в таком несколько необычном виде. А знаете, Феликс, вас на улицах узнают и даже разбегаются по подъездам.

Коромыслов неприятно визгливо рассмеялся. Словно смеяться не умел.

Не прощаясь, Коромыслов быстро, походкой Дзержинского, нетерпеливой, спешащей, покинул комнату, простучал каблуками по паркету гостиной, и оставшиеся посмотрели скорее на место, в котором он только что находился, будто не верили собственной памяти.

— Кто он? — спросил наконец Дзержинский.

— Он… это мой старый… наверное, «покровитель» неточное слово, правда?

— Как его имя?

— Вы назвали его Коромысловым, — осторожно уклончиво ответил Гриша.

— Как! Его! Имя?

— Я называл его Учителем.

— Точнее!

— Феликс Эдмундович, я не ваш лакей, И я не намерен отвечать на глупые вопросы.

Гриша говорил медленно и тихо.

Подчиняясь незаметному движению пальцев Дзержинского, шофер Марек вышел из комнаты.