Юрий Корчевский - Заградотряд времени

Лес быстро закончился, дальше пошел кустарник низкорослый. Я остановился: нельзя неосмотрительно переть вперед, как лосю. Так я прошел еще метров триста и остановился, насторожившись. Впереди, метрах в пятистах, — редкая стрельба. Как-то лениво постреливают.

Я опустился на землю и по-пластунски пополз вперед.

Метров через двести кустарник закончился, а выходить на открытое место я не стал. Стянул с плеча винтовку и через оптику стал наблюдать.

Вот немцы — у минометов бегают. А куда стреляют — разрывов не видно. И так у меня руки зачесались! Я передернул затвор, выбрал командира расчета, что рукой отмашку давал, прицелился… Уже было на спусковой крючок нажать хотел, да решил дождаться, когда миномет выстрелит. Тогда звука моего выстрела никто не услышит.

По своему армейскому опыту знаю, каково приходится расчету орудия при выстреле. Был я на учениях рядом с минометчиками. Когда звучит команда «выстрел», расчет рты открывает, чтобы барабанные перепонки не полопались. И все равно после выстрела секунду-две все глухие, только звон в ушах.

Дождался. Командир рукой махнул, заряжающий опустил в ствол миномета мину. Я перенес прицел на командира и стал медленно давить на спуск. Звук минометного выстрела совпал с моим. Винтовка дернулась в руке, а немец нелепо взмахнул руками и повалился.

Солдаты расчета не поняли сначала, что произошло, и кинулись к командиру. Потом, обнаружив у него пулевую рану, они залегли у миномета, заняв круговую оборону.

Однако соревноваться с минометом мне не под силу. Если выстрелю еще раз, меня обнаружат. Тогда закидают минами, миномет на позиции развернуть — минутное дело. Задом отполз потихоньку, по кустарнику — в лес. И — бегом в сторону. Я теперь один и даже отделению автоматчиков отпор дать не смогу.

Я пробежал минут пятнадцать и остановился, чтобы перевести дыхание. И вдруг:

— Брось оружие! — раздалось за спиной.

Вот что значит — бежать, когда нет возможности осмотреться, прислушаться.

Я медленно снял с плеча винтовку, наклонился и бережно положил ее на землю. Жаль швырять — оптику на прицеле запросто повредить можно. Ремень автомата стянул через голову, автомат бросил на землю.

— Повернись — только медленно.

Я повернулся. Метрах в трех от меня, сзади, лежал на земле обросший щетиной и перебинтованный командир. Рядом с ним сидел красноармеец, целившийся в меня из винтовки.

— Я свой, русский.

— Документы покажи, — прохрипел раненый.

Я достал из кармана красноармейскую книжку и отдал бойцу, который передал ее раненому. Тот прочитал, вернул бойцу, он — мне.

— Где твоя часть?

Я выматерился:

— Там же, где и твоя, наверное. Разбита. От батальона я один живой остался, вот к своим пробираюсь.

Похоже, мой мат успокоил их больше, чем документы.

— Покушать есть чего-нибудь?

Я развел руками.

— У тебя карта в планшете?

Я кивнул, подсел к командиру, открыл планшет и достал карту.

— Как думаешь, мы где?

Я попытался сориентироваться, потом ткнул пальцем:

— По-моему, здесь.

Командир, на петлицах которого было три шпалы, закатил глаза и захрипел.

— Жалко полковника, сил нет, — тихо сказал красноармеец. — Второй день я здесь с ним сижу. Как ранили его — тащил на себе, сколько мог, да уже невмочь, тяжел он больно.

Я дотронулся до груди командира. Что-то уж под гимнастеркой больно мягко, ребер не прощупать. Красноармеец насупился:

— Убери руку!

— Да ты чего? Я же только посмотреть хотел — он не умер, часом?

— Дышит еще, это не первый раз.

Минут через пятнадцать полковник пришел в себя.

— Нести сможете? — обвел он нас измученным взглядом.

— Попробуем. Только надо что-то вроде волокуши смастерить.

У бойца на поясе висела в чехле финка. Мы срезали две толстые жерди, очистили от сучков и просунули жерди в рукава шинели бойца, до того висевшую скаткой через плечо. Осторожно перенесли полковника.

— Ладно, я первый тащу, — предложил я.

Подобрал свое оружие, перекинул ремни через плечо.

Взялся за жерди, приподнял и потащил. Тяжел полковник, а с виду — вроде щуплый.

Жерди наезжали на кочки, корни деревьев. Полковник лишь зубами скрипел, когда сильно трясло.

— Крепись… командир… — обливаясь потом, хрипел я. — Вот дотащим тебя до… своих… в госпиталь определим.

Я замолк. Тащить и говорить одновременно было совсем невмочь.

Через километр я совсем выдохся. Опустил волокушу и повернулся к красноармейцу, шагавшему рядом:

— Теперь ты.

Боец взялся за жерди и потащил. Я шагал рядом. Потом обогнал:

— Иди за мной. На немцев, ежели нарвемся, я задержу — у меня автомат.

Боец лишь кивнул. На висках и шее его вздулись жилы.

Я оторвался метров на пятьдесят, передвинул МР-40 на живот.

Прошли мы совсем немного — метров пятьсот, когда красноармеец опустил волокушу.

— Все, не могу больше! — В изнеможении он рухнул на землю.

— Ну хорошо, давай передохнем. Потом я потащу.

Мы полежали на земле. Когда боец отдышался, я взялся за жерди:

— Иди впереди.

Я шел и шел, упираясь, как бык. И только когда почувствовал, что все — сейчас упаду, опустил жерди волокуши на землю. Боец без сил свалился рядом.

— Тебя как звать?

— Санькой.

— А меня — Петром.

С языка чуть не сорвалось — Сергеем. Но документы-то были на деда, на Петра.

Полежали, отдышались. Теперь тащить раненого наступила очередь бойца. Он подошел к волокуше и всмотрелся в лицо полковника.

— Слышь, Петр, по-моему, он не дышит.

Я подошел к раненому. Глаза его были закрыты, грудь не вздымалась.

— Зеркальце есть?

Санька покачал головой:

— Откуда? Что я — баба, что ли?

Я расстегнул гимнастерку полковника — хотел послушать сердце. В глаза полыхнуло ярким кумачом.

— У него что, знамя, что ли?

— Оно! Знамя полка. Из окружения выходили, он вокруг себя его и обмотал. Он что, вправду умер?

— Да погоди ты!

Я завернул на полковнике гимнастерку, приподнял тело и размотал знамя.

— Держи.

Санька принял бесценный груз.

Я приник к груди раненого, вслушался. Нет, не бьется сердце — тишина.

— Сань, похоже, умер твой полковник.

— Не может быть! — вскрикнул боец.

— Сам посмотри.

— Я мертвых боюсь.

Я полез в нагрудные карманы гимнастерки полковника, достал документы и положил себе в карман.

— Ты чего? — опешил боец.

— Дурак, знамя и документы погибшего своим передать надо. А полковника схоронить.

— Так бы и сказал, а дураком чего обзываешь?

По очереди, финкой, мы вырыли в мягкой земле неглубокую яму. Завернули тело полковника в Санькину шинель и опустили в могилу. В ногах я установил крест из жердей волокуши.

Протянул Саньке свернутое знамя: