Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

Апракса раскачивался из стороны в сторону и с нескрываемой ненавистью глядел на старосту.

— Не сядешь? — спросил его насмешливо Выводков.

— С холопя-ми?!

Василий мигнул. Общинники навалились на бояр и силою усадили их за общий стол.

Полоненные сползли с лавок и, отбиваясь ногами, в один голос упрямо ревели:

— Краше от руки вашей злодейской погибнуть, чем сести рядом!

Их связали и, укутав предварительно в шубы, выбросили на мороз.

— Не охочи с холопями, почтуйтесь с воронами!

Клаша вынесла им миску варёной зайчатины. После трапезы общинники, по обычаю русинскому, выспались и пошли на поляну.

Выводков стал в середине круга и обратился к полоненным холопям:

— А ведомо стало мне, что закручинились вы по бабам своим.

Он пытливо оглядел окружающих.

— Мой сказ вам таков: ушли мы от лиха боярского не вам на кручину, а на подмогу людишкам кабальным.

Апракса ехидно кашлянул в кулачок.

— Поглазеем… Токмо перегоди… Ещё понаскачут стрельцы в ваше логово!

Он смолк под посыпавшимися на него ударами батогов. Пенков испуганно придвинулся к князю Кашину.

Полоненные холопи отошли в сторону держать совет. Один, с мшистою, реденькою бородёнкою и изъеденным оспою лицом, прицыкнул на остальных и, дождавшись, пока стихло, горячо замахал руками.

— Да нешто? Да ежели… оно и с бабами можно сюда… А нет, так и нет.

К ним подошли общинники во главе со старостой. Василий дружески положил руку на плечо рябого.

— Ныне тако: кто волит — отпускаем мы. Кой охоч — обернётся, а кому вольница наша невместна — живи в кабале.

Он неожиданно сдвинул сурово брови.

— Токмо памятуйте, други, денно и нощно: ежели на наш след стрельцов наведёте, пеняй на себя.

Кашин с трудом поднялся с земли и подозвал казначея.

— Яви милость Божескую! Отпусти и нас по дворам!

Тешата расхохотался. Князь сокрушённо покачал головой и вдруг бухнулся Василию в ноги.

Апракса вытаращил глаза.

— Опамятуйся! Боярин!

Пальцы Кашина суетливыми красными червяками сновали в воздухе, глубоко зарывались в снег и скрипуче царапали ногтями промороженное стекло земли.

— Яви милость Божескую! Не можно мне боле позора терпеть!

Общинники с любопытством обступили бояр. Пенков пошептался с Апраксой и пронзительно крикнул:

— За себя ратует князь! Не за нас — за себя!

Василий поднял Кашина с земли и по слогам пробасил:

— Будешь ли крест целовать на том, что по-иному поведёшься с холопями?

— Чего накажешь, тако сроблю.

— А бьём мы челом тебе, князь, на невеликое. Целуй крест на том, что испола в урожае будут с тобою людишки, да три дни положишь им на себя робити, да спекулатарям и протчим накажешь не сечь да и не пытать до веку холопей тех.

Кашин втянул голову в плечи и в крайнем удивлении глядел на Выводкова.

— Статочное ли дело боярину со смердом испола урожай делить да не сечь и в животе да смерти холопьей володыкой не быть? Да что ты?! — Но, опомнившись, разразился добродушным смешком:-Тако бы сказывали тебе иные, в коих кичливость правды превыше. А яз охоч крест целовать.

Староста с презрением поглядел на боярина.

— Хитёр ты доподлинно, князь. Ужотко погодим, видно, крест целовать, покель не поумнел.

Слух о неуловимой таинственной вольнице переходил из уст в уста и вскоре облетел всю губу.

Один за другим холопи с жёнами и детьми бежали из вотчин, разыскивали дозорных общинников и примыкали к вольнице.

Едва осеренело и побурел снег под солнцем, Василий и рубленники взялись за оскорды и кайлы.

Полы и стены землянок были обшиты брёвнами и досками, вся деревня соединялась подземными ходами, а вход в жилище Василия путался и переплетался в лесных трущобах.

К Миколе Вешнему [65] Микола Вешний — Миколин день (весенний), см. прим. к стр. 294. был готов последний потайный рукав, ведущий в сторону от леса, к быстрой реке.

Сообщение с городом с каждым днём становилось опаснее. Все дороги и перелески кишели лазутчиками и стрельцами.

Торговые караваны, которым приходилось проезжать лесом, сопровождались сильными отрядами ратников.

По губе ходили дьяки и читали грамоту от воеводы. По грамоте сулилась щедрая мзда прокормом и деньгами тому, кто укажет, где обретаются уведённые в полон бояре.

Среди вольницы пронёсся слух, что сам воевода готовится пойти на лес с арматою.

Деревня притаилась. Кроме дозорных и небольшого числа охотников, никто не смел выходить из подземелья. Василий запретил даже разводить костры. Общинники перешли на сырую пищу.

Бояре чутко прислушивались к тревоге и веселели.

Присмиревший было Апракса снова поднял голову и осмелел. Его бывшие людишки старались избегать встречи с ним, а некоторые нарочито входили в землянку к узнику, угодливо прислуживали и всячески старались выказать свою преданность и сочувствие.

Староста выследил двух таких холопей и поведал о них общине.

— Взять в железы печенегов! — в один голос решили беглые.

Уличённых связали и бросили в землянку бояр.

В одну из ночей Выводков передал свою власть старосты Тешате и, простившись с товарищами, ушёл из лесной деревушки.

Ему одному ведомыми путями он то уходил в самые дебри, то приближался к проезжим дорогам, то рыскал невдалеке от будного стана.

Наконец лес поредел, и за опушкой, через пахоту, показалось селенье.

Выводков передохнул, закусил ржаным сухарём и разделся…

К полудню он появился в деревне, перепугав насмерть ребят и женщин.

Людишки с любопытством следили за нагим великаном, спокойно расхаживавшим по уличкам.

Густая копна волос ниспадала на широкие плечи рубленника, длинная борода торчала липкими клочьями, едва защищая богатырскую грудь. На ногах болтались привязанные к икрам тяжёлые камни. Железные, в тупых колючках, вериги при каждом движении жутко позвякивали и рвали на спине кожу. По чреслам болталась изодранная рогожа.

— Блаженный! — с суеверным благоговением передавали друг другу людишки, низко кланялись Выводкову и подходили, сложив горсточкою ладони, под благословение.

Чуть сутулясь, спокойно вышагивал Выводков, как будто никого не замечая. Его кроткий взгляд был устремлён куда-то в пространство, и на лице беспрестанно играла радостная улыбка.

— Благослови, странничек Божий! — молитвенно подползали к нему холопи.

— Благословен и пень, и червь, и человек, и колода! Радуйтесь, херувимы, пчёлы дивого мёду сулили! — точно про себя, подпевал староста и, подплясывая, крестил воздух мелкими крестиками.

Дойдя до боярской усадьбы, «юродивенький» вдруг задрожал и дико вскрикнул.

Холопи упали ниц и замерли, не смея пошевелиться.

Из оконца светлицы высунулась голова боярыни. Она ласково поманила нагого.