Алексей Кулаков - Тихие шаги РОКа

Писарь внимательно поглядел в лицо (и особенно в глаза) своего собеседника, увидел там что-то для себя важное и убавил свою неприязнь. Пожевал в сомнении губами, скосил глаза на сторублевки и с надеждой предложил.

— Может, все же я вам документы заполню, да и разойдемся на этом? А?

— Ну хорошо, уговорили. Правда, заполнять ничего не надо, я чистые бумаги возьму. Сколько дадите, столько и возьму — запас, он ведь карман не тянет, правда?

— То правда, пан Абай.

— Но и вы окажите мне любезность, пан Ставински. Так как?

Труженик пера и чернильницы в очередной раз пожевал губами, и внезапно поинтересовался.

— Вы меня в политике не измажете? Или там уголовщине какой?

— Да боже упаси, где я, а где политика? А насчет второго — твердое нет. Опускаться до такого уровня? Нет-нет, даже и не уговаривайте, почтенный Войцех.

Наблюдая, как к нему двигают сторублевки, осторожный поляк все же решился немного пооткровенничать — тем более что под рукой у его собеседника опять что-то соблазнительно зашуршало.

— Не ваше обличье, так я бы подумал, что вы раввин с Варшавы… хорошо, знаю я одного пана. Талант у него от бога! А вот характер достался от черта, так что сразу говорю — вряд ли он вас послушает, к нему уже многие пытались подойти.

— Ничего страшного, я умею уговаривать. Вы не останавливайтесь, уважаемый, не останавливайтесь.

Увидев, как к его руке начали свое короткое путешествие еще три радужных бумажки, писарь окончательно сдался, больно уж хорошие деньги буквально ни за что.

— И человек он семейный. Ладно. Лет с пять назад он перебрался в другую местность, к родне поближе, от беспокойных знакомцев подальше. Но адресок мне свой оставил, да. Так что запоминайте — Киев, Андреевский спуск, дом нумер двадцать. Спросить Данило Ивашкевича. Для начала разговора можете сослаться на меня, ну а потом как получится.

— Разумеется. Странно… так он не из поляков будет?

Ставински уволок последнюю сторублевку со стола и уже без особого интереса ответил.

— Литвин. А что, не подходит?

— Ну что вы, самое оно.

Обсудив, когда и как пан Абай примет и оплатит партию из девяти незаполненных паспортов, они расстались — писарь остался в уютно-привычном сумраке своей ниши, а его недолгий гость спокойно покинул трактир, в котором и не думало утихать пьяное веселье. На следующий день, опять ближе к вечеру, хорошо одетый азиат навестил писаря городской управы и забрал у того все наличные запасы документов: четыре паспорта российской империи, три — австро-венгерской, и два документа с печатями Второго рейха. Расстались они на хорошей ноте, и до самой своей смерти (а прожил Войцех еще одиннадцать лет) пан Ставински вспоминал вежливого и одновременно щедрого клиента. И даже иногда жалел, что больше они так и не свиделись…

В начале октября одна тысяча восемьсот девяносто первого года, в Ченстохов приехал любимец и предмет нескончаемой гордости всей четырнадцатой Ченстоховской же пограничной бригады. А так же эталонный образец для подражания. По крайней мере, именно так ему заявил несказанно обрадовавшийся полковник Толкушкин, время от времени странно и как-то даже многозначительно поглядывая на новый экземпляр ежемесячного "Военного обозрения". Пока Александр ходил свидетельствовать свое почтение командиру бригады, генерал-майору Франтцу, словно сам собой организовался небольшой комитет по подготовке к грандиозной пьянке, замаскированной под торжественный обед в честь князя Агренева.

— Завтра! Хотя это я, пожалуй, несколько погорячился. Тогда послезавтра! И никакие отговорки, ротмистр, не принимаются!

— Да какие могут быть возражения, господин полковник. Разве что небольшое дополнение? Начнем в нашем собрании, продолжим в "Альпийской розе". Как?

— О? Вот это по-нашему, по-Ченстоховски. Первый день в собрании, второй в "Розе"!

Наблюдая столь неожиданный приступ энтузиазма у своего бывшего командира, князь даже заподозрил нехорошее. А именно, что Олег Дмитриевич просто воспользовался его появлением — как поводом для того, чтобы на законных основаниях запустить руку в бригадную кассу, после чего устроить в Офицерском собрании внеочередной праздник. С сопутствующим ему большим приемом.

"Впрочем… неважно. Мы это дело еще и усугубим, финансовыми вливаниями — чтобы все этим проклятым Рёдерером упились до потери пульса. А потом еще и в Альпийской розе опохмелку устроим"

Небольшой обед в компании господ офицеров едва не вылился в дальнейшую гулянку — но появление трезвого и очень усталого бригадного адъютанта, ротмистра Блинского, поправило положение. В том смысле, что Толкушкину стало не до него — недавняя стрельба в зоне ответственности Несуловицкого отряда вышла неудачной для пограничников. Под раздачу попала пара конных объездчиков, слегка отклонившаяся от привычного маршрута. Отклонились удачно, так как довольно скоро наткнулись на следы небольшого каравана. А вот попытка пройти по следам не встретила никакого понимания у притаившихся неподалеку "несунов". Отрицательное отношение они выразили пулями, но никого из объездчиков не убили (даже и не попали). А вот отрядного мерина — наповал, прямо через седло. Наверняка целили в седока, но удачно промахнулись — мерина можно и нового купить (хотя конечно жалко боевого товарища), а вот нового человека не купишь…

Пользуясь недолгим перерывом в докладе Сергея Юрьевича, отставной ротмистр попросил слова. В коем он и выразил свое самое горячее желание — как можно скорее прильнуть к истокам, путем визита в Олькушский пограничный отряд. С ночевкой — все равно ведь, большое мероприятие в Офицерском собрании только через два дня? Возражений не было, так как истоки — это святое. Единственно, Блинский попросил доставить в отряд несколько штабных бумаг (у "почтальона" на мгновение даже возникло чувство дежа вю) и передать приглашение командному составу на всебригадный праздник. Так что уже через полчаса Александр расположился поудобнее в старенькой, но все еще крепкой пролетке, устроил у себя в ногах чемодан с подарками и пухлый бумажный пакет, после чего подал команду к отправлению. А чтобы не скучать в дороге, он прихватил с собой тот самый экземпляр "Военного обозрения" — надо же понять причину столь многозначительных взглядов Толкушкина? И примерно на полпути до Олькуша он ее понял: большая статья, страниц примерно на двадцать, подробно освещала как проблемы, так и ход начавшегося перевооружения армии. И не просто освещала — уже знакомый князю ротмистр Юрлов вывалил на читателей журнала целую повесть о героических трудовых буднях комиссии по выработке малокалиберного ружья, с многочисленными дифирамбами талантливому оружейнику-конструктору князю Агреневу, еще более многочисленными — всему генералитету, причастному к работе комиссии, ну и совсем немного, о себе любимом. Гвардейской артиллерии полковник Мосин упоминался от силы раза два-три. И то, сквозь зубы.