Андрей Ерпылев - Слуга царю...

— В крепости сгною! В Сибири! — взревел разъяренный «светлейший», хватая князя за воротник так, что от его мундира отскочила и дробным горохом запрыгала по драгоценному паркету сразу половина пуговиц. — В…

Куда еще дальше Сибири собирался заслать Челкин чуть не сомлевшего с перепугу Аристарха Леонидовича, осталось неизвестным, поскольку весь дворец вдруг сотряс до основания тяжелый удар, а оконные стекла жалобно задребезжали от грохота…

— Ну хотя бы один боевой, а? — канючил Петенька Трубецкой, теребя за рукав Бежецкого, изучающего в полевой бинокль Зимний дворец, раскинувшийся перед ним во всей красе. — По верхнему этажу, под самую крышу… Бабахнет-то как!

«Да-а, развел, понимаешь близнец панибратство в полку! — недовольно подумал Александр, не отрываясь от цейссовских окуляров. — Хотя… Его ведь это дело, не мое…»

— Я бы не возражал, — поддержал юного соратника, с которым уже успел, видимо, сдружиться, судя по ежеминутному перемигиванию и тайным знакам, Бекбулатов. Он шиковал одолженным, вернее отобранным, у Колчака морским биноклем. — По-моему, этого «рыжего»… Ну вы поняли, господа, кого я имею в виду…

— А я возражаю, — решительно отрезал Бежецкий, опуская свой оптический прибор. — Во дворце государь, все августейшее семейство, масса других людей, ни в чем не повинных, ценностей культуры на миллионы рублей, в конце концов! Я не желаю брать грех на душу из-за одного светлейшего подлеца с бандой приспешников. Еще три беглых холостыми… Пожалуйста, — попросил он торопливо кивнувшего Колчака, тут же поднесшего ко рту микрофон внутренней связи.

Еще через секунду три оставшиеся орудийные башни слаженно повернулись в ту же сторону, куда смотрели орудия, салютовавшие первыми. Все находившиеся на мостике уже поднесли руки к ушам и открыли рты, чтобы не лопнули барабанные перепонки, готовясь пережить еще один акустический шквал, гораздо более мощный, чем первый… Однако кавторанг вдруг бросил что-то отрывистое в микрофон и сообщил:

— Прошу прощения, господа, но противник требует срочного начала переговоров… Через полчаса, самое большее через сорок пять минут на борт «Авроры» прибудет парламентер, имеющий специальные полномочия…

— Кто именно?

— Сам генерал-губернатор Санкт-Петербурга князь Карпинский…

— Извините, Николай Александрович, — сказал Бежецкий, глядя прямо в небесно-голубые глаза Колчака. — Я не знаю иного генерал-губернатора столицы, кроме князя Алметьева-Талшинского. Сообщите окопавшимся во дворце приспешникам узурпатора, что я согласен принять только лицо, назначенное на пост государем. И еще передайте: если они надеются протянуть время до того, как подойдут верные узурпатору войска, то глубоко ошибаются. Я не намерен вести с ними иных переговоров, кроме как о капитуляции безо всяких условий, причем на обдумывание ультиматума даю всего два часа. Если к восемнадцати ноль-ноль я не получу положительного ответа, то оставляю за собой полную свободу действий вплоть до применения тяжелого вооружения…

«Барон Корф князю Бежецкому.

Господин полковник, я верен присяге, данной мной государю, поэтому не могу выполнить вашу просьбу о сдаче крепости.

Генерал барон Корф».

— Хитрит, немчура! — Бекбулатов швырнул факс на стол и зашагал по рубке из угла в угол. — Тоже тянет время. Пугнем, Саша?

Александр покачал головой:

— Нет, Володя… Пугать мы больше никого не будем. Я думаю, генерал Корф на всякий случай пытается снять с себя ответственность за сдачу крепости. К чему бы он иначе затеял эту переписку по факсу?

Действительно, комендант крепости сразу и наотрез отказался общаться визуально или по телефону, предложив сначала обмен посланиями через курьеров, но потом все же согласившись на телефакс.

— Однако долго ждать мы вряд ли сможем…

Перевернув тот же самый лист факсовой бумаги, Александр размашисто написал каким-то штурманским, напоминающим фломастер чертежным инструментом:

«Бежецкий барону Корфу.

Господин генерал, я понимаю ваши колебания, но, увы, время не ждет. Через сорок пять минут истекает срок моего ультиматума засевшему в Зимнем дворце узурпатору и его приспешникам. Известный вам господин Челкин насильно удерживает государыню, цесаревича и великих княжон, пользуясь болезнью нашего любимого государя. Подлый узурпатор и все поддерживающие его ответят за свои преступления по закону. Вы желаете разделить их участь? Взываю к вашему благоразумию.

Полковник князь Бежецкий».

— Петр Сергеевич! — Бежецкий протянул депешу Трубецкому, подтянувшемуся и изрядно бледному от сознания важности возложенной на него миссии. — Идите в радиорубку и срочно передайте данное послание барону Корфу.

— Есть! — кинув ладонь к фуражке, Петенька четко, отработанным за годы учебы движением повернулся «кругом» и поспешил к радистам.

— Ну и к чему все это? — Бекбулатов, засунув руки в карманы все того же разящего маслом и соляркой танкистского комбинезона, присел на край стола перед Бежецким, бесцеремонно выуживая из его пачки сигарету. — Ты бы еще «целую» приписал… На кой черт нам сдалась крепость, когда под прицелом орудий сам дворец, причем не только с крейсера, но и с Арсенальной набережной? Кстати, Шапошников только что передал, что Троицкий и Александровский мосты под нашим контролем, и сейчас по первому переправляется первый батальон Гродненского, а по второму — второй и лейб-гренадеры…

— Не сплоховал, значит, полковник Штелль?

— А то!..

— Как там Ладыженский?

— Ты что, Кирюху не знаешь? Вместе со своими лейб-драгунами уже перекрыл Миллионную, набережную Мойки и блокировал арку Главного штаба. Адмиралтейство, ты знаешь, уже занято семеновцами…

— Значит, дворец прикрыт только флотскими?

— Угу… Как ты эту пакость куришь? Какие-то «Берендеевские»… — Владимир, брезгливо скривившись, разглядывал пеструю этикетку сигаретной пачки. — Что, «Золотая Калифорния» тебе уже разонравилась? Или не по карману?..

— Слушай, Володя, ты подогнал бы сюда карту, что ли, — попытался увильнуть Александр от ответа на скользкий вопрос. — А то на словах как-то…

— Карту ему… Изволь. — Штаб-ротмистр, не вставая, небрежно, одной рукой, но ловко, как заправский пианист, пробежал пальцами по клавишам пульта, и одна из стен помещения, до того матово-белая, покрылась цветными разводами. Так и есть — план Санкт-Петербурга! — Что с тобой, Саша? Ты ж эту премудрость всегда лучше меня просекал?

Бежецкий слегка смешался, но Бекбулатов истолковал молчание «друга» превратно, исполнив бурное «адажио» на клавиатуре, от чего план, на мгновение став черно-белым, вернее, тускло-серым, неживым, тут же расцветился в уже знакомые нам четыре краски. Белых пятен почти не осталось, равно как и голубых. Почти повсеместное господство красного цвета в центре нарушало лишь небольшое синее пятнышко в районе Дворцовой площади и еще более скромный по размерам зеленый пятачок Таврического дворца.