Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

Что–то не сходится. Паша не хотел думать об этом, но мысли ходили по кругу. А в землянке нельзя сидеть вечно, надо резать Остапчука. Он – дядя серьезный, с кольтом ходит, собаку сторожевую завел, то тебе не Митенька. Зато как эту гимназическую заразу извели – просто песня. Олеся записку написала, с просьбой о свидании, вечером, на углу Морской. Он и повелся. А там Глина его шилом в печень – чвак! А помойка рядышком, там же и прикопали. Но все же – что не сходится? Ой нет. Самообман – штука не вечная. Прогрессор вспомнил ту книжку, после которой он забросил читать художественную литературу лет на десять, испугался сильно – там один тип выиграл какую–то гадость в лотерею и не мог из–за этого попасть домой, его носило по параллельным мирам. Похоже – а не то. Похоже – а не там. Лось еще что–то тогда говорил, что может не надо? И надо было его послушать, а не закупать автоматы через ту сволочь.

И все–таки, как достать Остапчука? На записку он не купится, живет почти в центре, собака злая. Поджечь дом? Это сказать легко. Гранату в окно кинуть? – Гранат нет. Самим взрывчатку сделать? – Так это знать надо, что с чем мешать, а то будет, как с тем химиком в анекдоте, да и реактивов нет, или из чего там эсерюги–террорюги свои бомбы делали. Из размышлений прогрессора выдернул Матвеев. От Паши требовалось держать гуртового. Только зачем? Рука у петлюровца выглядела отвратительно, пальцы в запекшейся крови, но вроде бы целые, сгибает–разгибает свободно. А вот ногти на пальцах отсутствовали, белые постарались. Матвеев наболтал что–то в кружке. На вид – вода, кипяченая, правда. Это ж не больно, хотя лучше бы спиртом или хоть самогоном промыть. Но петлюровец от попадания этой самой воды на палец заматерился не своим голосом и матерился, пока Матвеев не закончил промывать.

– А де соль? – Устим задумчиво смотрел в пустой коробок. Две панских чайных ложки ведь влезло. То ж не сахар, за раз не съешь. Глина цапнул освободившуюся кружку, зачерпнул воды из кастрюли, хлебнул, обалдело сплюнул.

– Шось вода солона.

Паша сопоставил то, что кружка была одна, реакцию гуртового – и его передернуло. Нет, надо где–то взять самогона, а то такое лечение больше на пытку смахивает.

Устим грыз горбушку, Глина и петлюровец отсыпались в запас, залетевшая муха жалобно жужжала. Опять приходилось думать – если красные город возьмут, то как тогда быть? Паша попытался изловить мерзкое насекомое, не вставая с насиженного места. Похоже, что и при победе красных ничего не светило – Глина – вроде бы анархист, петлюровец – с ним и так все ясно, он рассказал про двух комбедовцев так, что прогрессора чуть не стошнило. Вот Матвеев про свои политические взгляды молчит, а Устим – нечто такое, про что Паша и не слышал – боротьбист. Но тоже РККА не любит. Между молотом и наковальней, короче говоря. И довольный жизнью предатель настроения тоже не улучшает. Стоп, стоп – а если натравить на Остапчука белую контрразведку? Как же он будет медленно, мучительно подыхать!

Вечерело. Над балкой кружились вороны и осторожно подбирались к свежим трупам одичавшие собаки. Между убитыми бродили остатки людей товарища Сердюка. Сам горе–командир уже никуда не спешил и ничего ни от кого не хотел. Браунинг надежный пистолет, браунинг надежный пистолет! А хренушки. Осечка, в самый неудобный момент, – и высокоумные мозги товарища Сердюка украшают старый кривой тополь, а Кац шарит у мертвеца по карманам в поисках чего–нибудь нужного. О, перевязочный пакет! Сгодится! И Шульга ходит, живых ищет. Может, кто контуженный, или сознание потерял. Шкода хлопцев, и Чернояров добрый боец был, пока не порубили. Так хоть не одни лежат – Кац поднял фуражку с малиновым околышем, отряхнул, надел. Был Дроздовский славный полк – а теперь питательное молодое мяско для разных бессловесных тварей. Илько на пушку трофейную уставился влюбленным взглядом.

И тачанка стоит, с лозунгами пакостными. Кони убитые, ездовой клубком скрутился. У максима кожух пробит. Твою ж мать! Крысюк в узле шматок полотна нашел, на бинты. Второй номер ездового трясет. Жалко малого, добре с конями управлялся, и смерть ему легкая досталась – шею прошило. Да второй номер это и сам уже понял – отпустил убитого да смотрит злобно, будто то Шульга по ним палил. Хлопчики, если б я по вам стрелял – все б на том свете были. От белый корчится, кишки обратно в живот запихивает. Ярошенко человек добрый, дорезал. Чернояров ползти пытается, живучий какой. Тихо, тихо. Ярошенко тоже мертвецов обыскивает, снял с кого–то модные шпоры, себе на постолы прицепил. Смехота, да и только. Ой, а контрик–то живой, контузило. Вот и на вечер будет развлечение.

Лось лежал на чужой кровати, слушал шуршание чужих тараканов в душной темноте, и думал. Жаль было убитых и Опанаса жаль. Только кого именно – людей, которым бы еще жить да жить, или махновцев? И если Лось жалел именно людей, то почему тогда он не заступился за пленника? Тоже был молодой, тоже у него где–то мать есть, тоже надеется, пусть хоть покалеченный, но вернется. Но к офицерику жалости не было, даже когда труп за околицу выбросили – не было. И когда ремни с него резали, до костей мясо срезали – не было. Нас бы он тоже не щадил. Прогрессор прислушался к мерному хозяйскому храпу с печи и сопению Ярошенко с лавки, почесался и отключился, день выдался на редкость поганым.

Крысюк себя такими мыслями не терзал, подлез к жене под бок, теплая, мягкая, моя, заснул почти сразу же.

Когда утро начинается с нечеловеческого визга, то добрым это утро не назовешь. Да, у соседей режут свинью, но за что ж ее так мучить? Прогрессор заглянул в соседский хлев. Дело обстояло еще интереснее – хозяйка, с утра пораньше, натощак, по совету Прокопенко, который до войны мирно трудился ветфельдшером, решила свою свинью напоить чем–то от глистов, а то она какая–то кволая стала и плохо ест. Зато теперь орет просто прекрасно – на другом конце села слышно, Кац спросонья не то подумал, прибежал с трехлинейкой наперевес.

Осатаневшая свинья вылетела из хлева и понеслась по прямой, снеся тын с тремя глиняными горшками. Вовремя отскочивший Кац только покрутил пальцем у виска.

– Шо вы ей дали? – хозяйка свиньи недобро глянула на Прокопенко.

– Лекарство, – бывший ветеринар провел свинью долгим, мечтательным взглядом, – там трошки скипидара было.

По улице прошел Кайданов, с заступом на плече.

Лось выудил из кармана кисет, уже привычно свернул самокрутку. Дело принимало очень странный оборот. Судя по слухам, Махно уверенно шел на соединение с Петлюрой. Интересно, Катеринослав уже брали или еще нет? И что это за город такой? Но не в Катеринославе дело, что б это за город ни был. А у их благородий в тылу появлялась вместо двух разрозненных врагов, один из которых мог быть легкой добычей, большая проблема. Прямо–таки громадная проблема. И прогрессору было приятно чувствовать себя частью этой проблемы.